Тиберий равнодушно распорядился, чтобы охранники убрали террасу, выкинули отсеченный член и смыли с одежды кровь. Я сглотнула подступившую тошноту. Но времени опомниться и прийти в себя после увиденного не было – события сменялись слишком стремительно. Из другой двери на террасу выбежал раб и направился к моему брату и Силану. Остановившись перед ними, он упал на колени и опустил голову, однако я успела заметить его подавленный вид.
Калигула не сразу осознал, что его внимания дожидаются, но наконец обратился к рабу:
– Встань. В чем дело?
Раб не двинулся с места, только поднял к Калигуле лицо. В его глазах блестели слезы. Сначала я приняла их за слезы паники, которая на вилле императора отнюдь не была чем-то из ряда вон выходящим. Но нет – раб плакал от огорчения, а когда я узнала в нем одного из помощников акушерки, сердце в моей груди затрепетало.
Только не это…
Калигула пришел к тому же заключению. С каменным лицом он присел перед помощником акушерки на корточки:
– Говори!
– Хозяйка сделала все, что могла, господин, – едва слышно произнес раб.
– Ребенок? – Мой брат не сводил с него тяжелого взгляда.
Наступила жуткая пауза, и потом раб решился:
– Он так и не смог родиться.
Ужас сдавил мою грудь ледяными когтями. Раз не младенец…
– Юния Клавдилла? – страшным усилием воли прохрипел Калигула.
– Возникли сложности. Из-за неродившегося ребенка. У нее началось кровотечение. Мы пытались спасти ее. Акушерка… – Раб облизал пересохшие губы. – Ей нужно было выбирать. Мы умоляли ее сделать выбор между младенцем и матерью, но она отказалась. Хотела спасти обоих. И сделала все, чтобы уберечь мать и помочь ребенку появиться на свет, но чудеса ей неподвластны. Они оба умерли и теперь обрели покой.
До меня дошло, что слышит это не только мой брат – муж Юнии, – но и Силан. Ее отец.
Силан стоял за спиной Калигулы с пепельным лицом. Я видела, что у него подогнулись колени, и, чтобы не упасть, ему пришлось обеими руками вцепиться в перила. Он не произнес ни слова, только издал глухой стон.
– Оба? – выдохнул мой брат, впиваясь взглядом в глаза раба, и тот молча и горестно кивнул.
– Все ли я верно расслышал? – раздался еще один голос, и я глянула в сторону императорских покоев. Оттуда по террасе шагали Тиберий и Гемелл.
Мой брат выпрямился и посмотрел на императора.
– Насколько я понял, акушерка не сумела спасти моих жену и ребенка, – негромко, без эмоций произнес Калигула.
Мой взгляд переметнулся, привлеченный внезапным движением, – это Геликон, неизменный спутник Тиберия, отошел от стены, где он незаметно стоял до сих пор. Император щелкнул пальцами и потом указал на коленопреклоненного раба. Все произошло стремительно, никто не успел и слова молвить: великан-телохранитель пересек террасу, поднял раба, будто тот был легче граната, и бросил его через перила.
В отличие от гонца, которого швырнули далеко в воздух, заставив пролететь какое-то время, прежде чем встретиться со скалами, этого бедолагу просто сбросили вниз, и он умудрился зацепиться за основание балюстрады. Тяжело дыша, раб пытался подтянуться и забраться на террасу. Но не тут-то было. Император сделал шаг к перилам и стал колотить по пальцам раба своей тростью для ходьбы с такой силой, что захрустели раздробленные суставы. Несчастный закричал сначала от боли, а потом от понимания, что ему придется отпустить перила. Всего несколько футов падения, и в его тело вонзились острые камни. Дальше он покатился по обрыву, и эхо по всей вилле разнесло удаляющиеся крики его агонии. Смерть этого раба оказалась гораздо страшнее смертей других его собратьев по несчастью, так же сброшенных с террасы. Садовники рассказывали потом, что он как на копье наткнулся на особенно острый уступ и провисел на нем полдня в страшных мучениях, пока наконец сильный порыв ветра со стороны Суррента не скинул его в море.
Сквозь пелену слез я смотрела, как мой брат, крепко прижимая к себе Силана, уходит на виллу. Император остался на террасе с внуком и телохранителем. Они, по-видимому, уже позабыли причину своей жестокости и шутили над незадачливым рабом. Однако вскоре веселость испарилась, и старик взмахом руки велел юноше покинуть его. Гемелл, словно крыса, юркнул в ближайшую дверь, а Тиберий, опираясь на трость, направил тусклый взгляд в морскую даль.
Я медленно двинулась обратно через лабиринт садовых тропинок и вышла на террасу в дальнем ее конце, намереваясь вернуться к себе и отыскать брата. По моим расчетам, с террасы все должны были разойтись, но когда я обогнула пышный куст, душа ушла в пятки – император так и стоял у перил. Почему он задержался здесь? Я замедлила шаг и попыталась неслышно проскользнуть к двери, но Тиберий, даже не обернувшись, ткнул в мою сторону пальцем:
– Дочь Агриппины, ты порицаешь меня?
Я застыла. Одна, наедине с императором, перед лицом той самой опасности, которой боялась со времени приезда на остров, и нет рядом Калигулы, чтобы направить меня. Вся дрожа, я откашлялась:
– Дедушка, во мне нет и не может быть таких чувств.
Я пошла на риск – не выказала максимум почтительности и послушания, а подчеркнула нашу родственную связь. В роду Юлиев она могла как сближать, так и усиливать раскол, но я почему-то была уверена, что император благосклонно воспримет мое напоминание. Возможно, я кое-чему научилась от брата. Старик сипло хохотнул, и прозвучало это так зловеще, что меня окатило волной страха.
– Нет, ты меня порицаешь, но я не виню тебя за это. В тебе течет кровь и Ливии, и Антонии, а они обе относились ко мне неодобрительно. Моя родная мать. Я слышал, твой брат всячески восхвалял ее на похоронах. Говорил о ней как о богине. А она была шлюхой и ведьмой, и твоя прабабка Антония тоже. И все это передалось тебе по наследству. Ты не можешь испытывать ко мне ничего, кроме ненависти, ибо ты произведена двумя этими гарпиями. И однажды ты станешь такой же мерзкой, какими были они обе, если только не потеряешь голову раньше. – Сердце в моей груди заколотилось еще быстрей, а по коже побежали колючие мурашки страха; император фыркнул: – Надо бы убить тебя и покончить с этим. Надо убить всех. Каждый человек должен оставить после себя след. Почему бы мне не нарисовать свой след кровью империи? – Затем он словно погрузился в какие-то страшные фантазии, и я подумала, не попробовать ли улизнуть, однако в меня опять прицелился скрюченный палец. – Беги к брату, девчонка! Ты нужна ему, да и мне противно быть рядом с той, которая так похожа на мою мать. Прочь!
Мне не требовалось повторять дважды. Я поклонилась спине императора и побежала на подгибающихся ногах, все еще трясясь от ужаса.
Сезон воронов отнял у меня мать и брата. С нами не стало прекрасной жены Калигулы и ее нерожденного ребенка. И я утратила последнюю надежду на то, что в старом монстре, правящем этим островом и всем миром вокруг нас, осталась хоть капля разума. Тиберий – сумасшедший, а мы все – пленники в его логове.
