– И то и другое, – устало улыбнулся Калигула. – Но ничего серьезного в любом случае. Ливилла, ты как?
Я хотела заверить его, что и со мной все в порядке, но стоило мне открыть рот, как челюсти пронзила вспышка боли, от которой я чуть не потеряла сознание.
– Кажется, у нее вывихнута челюсть… – Брат быстро ощупал меня. – И сломана пара ребер.
– Это не смертельно, – заметил Макрон, – но все равно и тебя, и ее нужно показать лекарям как можно скорее.
Брат вытер лезвие ножа обрывком накидки и убрал его в ножны. Потом подошел ко мне с другой стороны от Макрона, и вдвоем они наполовину повели, наполовину понесли меня к вилле. Мои челюсти как будто онемели и в то же время ужасно болели, и я помню, что сердилась на это – почему онемение не утишило боль? Зато в голове постепенно прояснялось, меня сильно беспокоили картины из прошлого, настойчиво всплывавшие в моей памяти. Приезд Агриппы, сцена у конюшен…
Я остановилась, вынудив замереть обоих мужчин, – так вот чем вызваны эти странные воспоминания. Говорить было больно и тяжело, так что мои слушатели с трудом меня понимали, но я медленно, превозмогая себя, объяснила им, почему один из нападавших показался мне знакомым. Он был из тех рослых рабов, что выкатывали повозку для Гемелла и Агриппы.
И всякие сомнения по данному вопросу окончательно отпали.
– Ясно, – пробормотал Макрон. – Император на краю могилы, люди вокруг него начинают бороться за власть и положение. Хочу знать только одно: согласен ли ты пустить все на самотек и дожидаться, пока Гемелл не станет императором и не убьет тебя, чтобы укрепить свои позиции? Или же ты хочешь сам определить свою судьбу? Преторианская стража сама удар не нанесет, поскольку германцы теперь ни на миг не оставляют императора. Но поддержать такой удар мы можем.
Удар по Тиберию? Посмеет ли брат? Но если не посмеет, то это сделает Гемелл. И на какое будущее тогда смогут рассчитывать дети Германика?
После того дня события будто закрутились в стремительном вихре. Здоровье императора ухудшалось, и с февраля он уже не покидал своих покоев, а всех лекарей яростно гнал прочь как надоедливых мух. Рабы падали с террасы в море часто, как никогда, хотя теперь Геликон вершил казнь в одиночестве – старик не мог выйти и посмотреть, как прощаются с жизнью те, кто посмел вызвать его недовольство. В среднем ежедневно гибло два раба – просто за то, что оказались рядом с императором в тот момент, когда с ним случился очередной приступ недомогания.
Неожиданно на Капри вернулся мой муж с вестью о том, что Рим готов вновь принять императора.
– Коридоры власти очищены от нездорового влияния Сеяна, – сказал Марк Виниций немощному старику и сделал паузу в ожидании, что Тиберий отреагирует на его слова, но тот был слишком слаб, и потому продолжил: – Палатин теперь принадлежит одному только императору, и рабы с нетерпением ждут, когда смогут снова прислуживать своему истинному господину. – (Последнее его утверждение показалось мне сомнительным; наверняка в Риме наслышаны о том, как старый самодур обращается с рабами на Капри.) – Более того, – провозгласил Виниций, – при содействии Макрона из рядов преторианцев были выкорчеваны последние крамольные элементы, и караульная служба тоже очищена от предателей. Отныне Рим целиком и полностью верен своему императору, а имя Сеяна презирает. Мой император, Палатин ожидает вас.
Вот оно. Значит, возвращение в Рим теперь лишь вопрос времени. Разумеется, Тиберий захочет умереть в великом городе, где его кончина будет должным образом оплакана.
Бо́льшую часть дня Виниций посвятил тому, что расписывал Тиберию плоды своих трудов. Время от времени ему помогал Макрон, а старый властитель иногда перебивал их приступами кашля и озноба. Я слушала их около часа, но подробности меня утомили, к тому же надо было подготовиться. Мы с мужем не виделись три года. Три года! Можете себе такое представить? За это время острая боль от разлуки притупилась, но потребность в супруге и желание незаметно для меня выросли. При одном только взгляде на него по моему телу пробегала волна возбуждения, поэтому я покинула двор и убежала в свои покои. Наконец после вечерней трапезы, в которой я не приняла участия – аппетит совершенно пропал, – Виниций пришел ко мне. Когда он захлопнул за собой дверь и отложил в сторону дощечки для письма, я улыбнулась ему.
– О боги, как же я скучал по тебе! – с придыханием выговорил он, и опять меня охватила волшебная дрожь.
Муж сел, снял сандалии, а потом скинул тунику и прошлепал босиком ко мне.
– Мне тебя не хватало. Очень, очень часто. И я знаю: ты бы приехал, если бы мог, у тебя есть обязанности, но… Ты был нужен мне. И сейчас нужен.
Он печально усмехнулся, забираясь на ложе:
– Император снова велит мне ехать. Утром я отправляюсь в Рим, но вскоре и ты туда поедешь. Мы воссоединимся, и все у нас будет хорошо. Наш дом я готовил для нас с той же заботой и тщанием, что и дворец императора. Ладно, оставим разговоры о завтрашнем дне. У нас всего одна ночь, и я не желаю растратить ее попусту.
Ветры терзали Капри, мигали свечи и лампады, плевались искрами жаровни, но те несколько часов, что мы провели вместе, стали счастливейшими в моей жизни. Утро наступило слишком скоро. Заснуть едва ли удалось, но мы встали бодрыми и довольными, словно проспали целый месяц. Та единственная ночь подняла наши отношения на ступеньку выше. Она изменила нас и сблизила сильнее, чем казалось возможным. Да будут прокляты парки!
Как и предупреждал Виниций, утром он отправился обратно в Рим, готовить славное возвращение императора. Несколько дней я пребывала в тоске, но, как и ожидалось, вскоре Тиберий объявил, что хочет вернуться в город и умереть там, поскольку знает: лодочник на последней переправе жаждет получить от него монету и поля Элизия уже заждались его. Рожденный в Риме, там он и умрет, как и подобает императору.
Тиберий намеревался достичь столицы как можно скорее, однако понимал, что из-за его слабости путешествие будет неспешным. Дожить до апреля он не надеялся.
Началась невероятная суматоха. Мне еще не доводилось видеть, как переезжает императорский двор, и я была поражена тем, насколько сложна эта операция. За исключением небольшого числа рабов и вольноотпущенников, виллу Юпитера покидали все ее обитатели. Вывозили также всю обстановку и имущество. За три дня до мартовских ид повозки начали переправлять скарб из виллы вниз, в порт, где его грузили на суда. Оттуда вещи доставляли через залив в Мизен, а там собирали в огромный караван. Потом этот караван медленно поползет через Италию в Рим, поскольку состояние императора исключало морское путешествие вдоль побережья. Да к тому же это время весенних штормов!
Преторианцев тоже отправили в Мизен. Несколько германцев-телохранителей остались при императоре, а основной отряд выстроили на берегу в полной боевой готовности. Из лесистых уголков острова выползли неисчислимые писцы, управители, помощники и безымянные прихлебатели, чтобы тоже влиться в необъятный передвижной двор императора. Обитатели других одиннадцати поселений Капри, по большей части приспешники Тиберия, уже были на материке.
