Итак, свершилось. Что бы ни предпринял теперь Гемелл, изменить он уже ничего не мог.
Восемнадцать лет назад семья Германика прибыла в Рим, благородная и высокочтимая, но ей грозила смертельная опасность. Наших близких отрывали от нас, бросали в тюрьмы, ссылали и казнили. Нас преследовал вероломный префект Сеян. Шесть лет мы были вынуждены находиться при дворе Тиберия, где любой наш день мог стать последним.
Кошмар закончился.
Императором Рима стал Калигула.
Мартовские иды наконец избавились от зловещей тени прошлого, ибо над империей всходил новый золотой век.
Часть третья. Правление золотого принца
Так он достиг власти во исполнение лучших надежд римского народа или, лучше сказать, всего рода человеческого…
Светоний. Жизнь Калигулы (перевод М. Л. Гаспарова)
Глава 12. Золотой век
Удивительно, но, когда я во второй раз вернулась в Рим, над городом снова стояла радуга. На этот раз ее арка оказалась гораздо выше, ярче и красивее, а может, мне только виделось так, учитывая пышный прием.
Теперь мы не были семьей, претерпевающей гонения, скорбящей над прахом родных, боящейся заглянуть в будущее. Да и я не была ребенком, сидящим на руках няньки. Калигула стал самым могущественным человеком в мире, и нас чествовали как императорскую семью. Пока мы добирались из Мизена в Рим, везя с собой разлагающееся тело Тиберия, рабы императорского двора изо всех сил старались угодить новому хозяину и тщательно украшали и наряжали Калигулу, чтобы он выглядел, как подобает властителю Рима. Должна сказать, преображение произвело сильное впечатление. Калигула, ничуть не утративший трезвости рассудка, не допускал излишеств и роскоши, которые пытались ему навязать усердные рабы, и стремился сохранить в своем внешнем облике скромность. Результат оказался превосходным. Брат выглядел красиво, величаво и внушительно, но в то же время мало чем отличался от одетого в простую тогу патриция в должности сенатора.
Нет никаких сомнений в том, что население Рима с энтузиазмом восприняло наше триумфальное возвращение. Об отношении к покойному императору можно было судить по отсутствию хотя бы намека на скорбь среди собравшейся толпы, на лицах читался лишь восторг при виде нового правителя. Ведь это сын Германика, великого полководца и любимца Рима! И после губительной порочности Тиберия все ожидали наступления золотого века.
Я смутно помню наше прибытие в Рим, столь суматошным и пестрым оно было. В памяти сохранились только обрывки: радуга, которую я приметила в небе и которая заставила меня взгрустнуть о прошлом и о потерянных родных, церемония на Капитолии, жертвоприношения, речи – все это цветными сполохами мелькает среди бесконечных приветственных криков, незнакомых лиц и света.
Зато я отчетливо помню Гемелла. Весь путь до Рима он томился в одной из повозок под бдительным надзором отряда преторианцев. Когда мы упивались ликованием народа на Форуме, краем глаза я увидела, как полдюжины стражников ведут Гемелла к Туллиану, зловонной подземной тюрьме. В ней содержали злейших политических врагов Рима, пока они ждали исполнения приговора – от нумидийского царя Югурты до предводителя мятежных галлов Верцингеторига. Теперь и Гемелл, внук Тиберия, вошел в их число. Я была несколько разочарована таким решением брата. И Силан, и Макрон призывали его казнить Гемелла, чтобы избавить от потенциальной проблемы. Я же сама не знала, какой судьбы желала противному юнцу, но точно не хотела обречь его на заточение в каменном мешке. Новоиспеченный император сказал только, что внук Тиберия еще может ему пригодиться. И если на то пошло, Гемелл действительно был политическим врагом Калигулы.
Еще я помню встречу с Агриппиной. Мы постоянно тревожились о ее благополучии, поэтому я была искренне рада увидеть среди встречающих старшую сестру, причем в добром здравии. Более того, от нее исходило какое-то сияние, непонятное мне, поскольку благословение – или проклятие – материнства я еще не познала. Первым делом я попыталась убедить сестру обратиться к Калигуле с просьбой о разводе, ведь теперь наш брат запросто мог избавить ее от Агенобарба, но она даже слушать не хотела. Агриппина держалась за свой брак по одной ей известным причинам и не имела ни малейшего желания расторгать его. Возможно, супругов объединяло то, что они вместе создали.
– Ты ничем ему не обязана, – убеждала я, пока мы все шествовали по Священной дороге. – Ты сестра императора!
– Дело не в том, кто кому и чем обязан, – прошипела Агриппина и небрежно помахала толпе рукой. – Здесь речь о птенцах, что еще не вылупились. Всему свое время.
Очевидно, у нее имелся некий далеко идущий план – во всем, что она делала, всегда был расчет. Я полагала, что никакие планы не могут оправдать ее жертв, но все мои доводы Агриппина пропускала мимо ушей.
– У тебя теперь столько власти, сколько захочешь! – выпалила я, довольно откровенно намекая на ее пристрастие к манипулированию людьми, и этими словами я заслужила косой взгляд сестры, но извиняться не собиралась. – Ты принадлежишь к императорской семье. Мы императорская семья. У тебя будет почет, и покой, и даже слава! Твои сыновья станут римскими принцами! – Это я сказала, все еще не догадываясь о той жизни внутри сестры, которая и придавала ей непонятное мне сияние, окутывающее ее словно плащ.
– Ливилла, ты ничего не знаешь, – отрезала Агриппина таким колючим тоном, что я опешила. – Ты живешь в своей маленькой обустроенной раковине и веришь в значимость отцовской крови в наших жилах. Дело не в том, что ты видишь, или кого ты знаешь, или кем можешь манипулировать сейчас. Сестра, тебе этого не понять. Что бы ни потребовало от тебя настоящее, ты должен все вынести, пока готовишь по кусочку свое будущее. Добиваться тактического перевеса – пустая трата времени и сил, когда цель – победить в игре. И хватит уже об этом.
Похоже, Агриппина твердо намерена была терпеть побои мужа ради того, к чему стремилась. Да и ее неприязненный тон отбил у меня всякое желание помогать ей. Старшая сестра всегда была холодным и расчетливым человеком, но, боюсь, брак с этим животным Агенобарбом еще и ожесточил ее.
Тогда я вновь переключила внимание на наше славное возвращение.
Спустя какое-то время пыл встречающих угас, и мы добрались наконец до Палатина, где нас ждал огромный дворец Тиберия, который теперь, полагаю, называют дворцом Гая, а во дворце – мой муж. Калигула поздоровался с ним, как с близким другом и родственником, и вдвоем они смеялись и шутили. Виниций водил нас по залам и показывал, что было изменено, чтобы удалить не только следы Сеяна, но и самые нездоровые из примет предыдущего владельца Тиберия. Старый император, по-видимому, имел странные, чтобы не сказать извращенные, вкусы и привычки.
Мне было трудно представить, каким будет воссоединение с супругом, с которым я сочеталась браком четыре года назад, а видела всего два раза. Вместе мы провели в общей сложности меньше двух недель. К моему удивлению, он был весел, нежен и страстен, и те первые дни в Риме слились для меня в прекрасном вихре. Виниций владел домом на Эсквилине, но жил в особняке на Палатине, который когда-то принадлежал императору Августу. Когда Гай узнал об этом, то настоял на передаче особняка нам. В нашем небольшом чудесном доме мы вновь стали мужем и женой. Тогда я вспомнила наши первые дни и поняла, почему так тосковала без него. К любви я всегда относилась с некоторым цинизмом, но, несмотря на это, в наших отношениях, кроме дружбы и уважения, все громче звучала некая первобытная страсть.
