Следующий вопрос, поднятый Калигулой, для меня, как и для всех остальных, оказался полной неожиданностью. Но еще и позабавил по причинам, которые никому другому было не понять. Сенаторы сидели с таким видом, будто надеялись услышать от Калигулы нечто доселе неслыханное, и, несмотря на различные щедрые обещания, пока не определились с отношением к нему.
– Сенаторы Рима! – провозгласил он и вытянул вперед одну руку, пока вторая рука сжимала край тоги. – В годы тягот и невзгод вы заботились обо мне, как родители о ребенке, и я благодарю вас за преданность и поддержку.
Преданность и поддержку еще надо заслужить, читалось на лицах некоторых из слушателей. Непредсказуемое и опасное правление Тиберия подточило доверие сената к императору.
– Отцы-сенаторы, среди вас я вижу многих из тех, кого давно не было при дворе. Они или стали жертвой тяжелого нрава Тиберия, или были осуждены по закону об оскорблении величия в страшное время префекта Сеяна. – (При этих словах напряжение ощутимо усилилось; те, кто умудрялся до сих пор избежать обвинений, старались не радоваться раньше времени.) – Сенаторы, я прошу вас посмотреть вправо от меня. – (Толпа в замешательстве уставилась в указанном направлении; на что смотреть – никто не понимал.) – Выгляните за пределы базилики, – подсказал Калигула, – и пусть ваш взгляд пересечет площадь, минует базилику Юлия и устремится в сторону невольничьих рынков.
Растерянность росла, и вместе с ней росло недовольство. Калигула играл с ними, но шутки в тот момент были неуместны. Увы, подобные ошибки будут повторяться в поведении брата снова и снова. В годы нашего заточения на Капри его чувство юмора было загнано в самые дальние уголки души и, возможно, огрубело там.
– Что вы видите? – спросил он с заметным раздражением в голосе.
После продолжительного молчания кто-то вдруг выкрикнул:
– Дым!
И тут же посыпались предположения одно страшнее другого: за Форумом пожар; город в огне; Рим горит! Пожар опаснее тысячи варваров. Одна искра в деревянных инсулах Рима может запросто привести к уничтожению целых районов…
Брат нахмурился, но, быстро сообразив, что происходит, со смехом замахал руками:
– Друзья мои, с городом все в порядке. Этот дым поднимается от костра в Велабре, на котором небольшая армия рабов из Палатина при помощи отряда преторианцев сжигает записи о судах, обвинениях и всевозможных прегрешениях. Эти записи велись по приказу покойного императора. Свою деятельность в качестве принцепса я хочу начать с чистого листа, изгнав страх, насаждавшийся Тиберием. Преследованиям по закону об оскорблении величия отныне будет положен конец. Все текущие дела аннулируются, а записи уничтожаются. Вы все – снова гордые сенаторы Рима.
Он умолк в ожидании реакции. Возникла пауза – более долгая, чем Гай рассчитывал, и я видела, что брата возмущает неспособность сенаторов оценить его великое благодеяние.
Постепенно слушатели дали волю чувствам, возбужденно загомонили, принялись выкрикивать его имя, и Калигула наконец-то смог насладиться признанием. Я же не могла сдержать смех, сначала тихий, а потом все более громкий, так что Друзилла удивленно на меня посмотрела и спросила, что забавного я нахожу в происходящем. Я замотала головой и постаралась успокоиться, хотя про себя продолжала веселиться. Только я знала, что в этой огромной базилике писцы брата целую неделю тщательно переписывали те самые документы, которые сейчас горели в Велабре. Теперь в императорском дворце на холме втайне от всех хранятся их копии. При всем своем великодушии глупцом Калигула не был.
Вот так он выиграл важнейшую политическую битву с сенатом. Напряжение заметно спало, хотя на некоторых лицах еще проступали следы недоверия.
– Огонь, пожирающий эти свитки, будет пылать день и ночь, пока не уничтожит все записи. Приглашаю вас всех посетить погребальный костер деспотизма моего предшественника!
Это было хорошо сыграно. Очень хорошо. Мой брат произнес приветственную речь и сделал свои заявления. Оставалось самое главное – вопросы новому императору от наиболее видных граждан Рима. И первое заседание сената увенчалось бы бесспорной победой Калигулы, если бы не еще одна проблема, волновавшая всех.
Триумф Калигулы подпортил седовласый сенатор с ястребиным профилем по имени Гай Кальвизий Сабин. Его хорошо знали в городе, поскольку десятью годами ранее он был консулом, а также проходил обвиняемым по одному из самых громких дел об оскорблении величия при Тиберии. Все обвинения, предъявлявшиеся ему, превращались сейчас в пепел, но никто из присутствующих не забудет нашумевшего процесса, который едва не стоил жизни Сабину и его семье.
Бывший консул встал, и тут же от него побежала волна тишины, гасящая ликование собравшихся.
– Сабин, – поздоровался с ним Калигула; в базилике стояли только они двое.
– Император, – кивнул в ответ седовласый старик. – Насколько мне известно, ни на этом заседании, ни ранее ничего не было сказано о судьбе Тиберия.
Одно лишь имя, никакого упоминания титула или ранга бывшего императора! Разумеется, его ненавидел весь Рим, но надо было выказать хотя бы формальное уважение к почившему римскому деятелю.
– Император скончался в Мизене после продолжительной болезни, – напомнил Сабину Калигула, пряча за ровным тоном свое недоумение.
– А какое будущее его ожидает? – настаивал Сабин, явно на что-то намекая.
Мой брат теперь не скрывал, что не понимает, к чему ведет сенатор.
– Урна с его прахом дожидается положенных церемоний. Но сначала нужно было заняться более срочными и важными делами, касающимися управления империей.
Среди первоочередных дел Калигула не стал упоминать организацию игр и гонок на колесницах, погребальных шествий и так далее, а все это – мероприятия грандиозные! Целая армия писцов и чиновников уже приступила к подготовке. Когда первое заседание сената закончится и все обещания молодого императора будут исполнены, брат сможет уделить этому больше внимания.
Сабин скрестил руки на груди:
– Среди самых влиятельных и уважаемых сенаторов преобладает мнение, что Тиберий был худшим из римских правителей. Что он был отвратительным и жестоким человеком. Науськивал брата на брата, казнил тех, кого не любил, и присваивал их имущество. Он бросил Рим для того, чтобы изображать бога на крошечном острове, пока его народ страдал под гнетом жестокого Сеяна. Ничем хорошим правление Тиберия не увенчалось, и мы считаем, что он недостоин оставаться в памяти людей как император. Поэтому предлагаю предать его имя забвению, удалить отовсюду его имена и изображения, память о нем – осудить.
От его слов у меня перехватило дыхание.
Осудить память. Проклясть само имя…
Это значит – Тиберия объявят врагом Рима, человеком без чести, который своими поступками опозорил и себя, и империю. Он будет полностью стерт из истории, его имя вычеркнут из всех документов, его бюсты и статуи разобьют, построенные в его честь здания переименуют, монеты с его изображением переплавят. Это значит – его останки бросят в ямы на вершине Эсквилина, где разлагаются тела нищих и бездомных. Жутко даже подумать о таком.
