К счастью, римские лекари научились справляться с причиной хвори, и в последние дни умирало все меньше и меньше заболевших. Еще месяцем ранее лихорадка была почти смертным приговором, а теперь, если жертва успевала вовремя обратиться к лекарю, шансы на выздоровление составляли девять из десяти. Сначала я сильно испугалась за сестру, но мои страхи понемногу стихали, ведь эпидемия в городе сходила на нет.
И уж никто не получал лучшего лечения, чем сестра императора. Ею занимались многочисленные врачеватели, включая моего любимого иудея. Калигула был рядом с ней, пока она болела. Днем ранее появились признаки выздоровления, и он заплакал от облегчения. Брат даже не хотел идти в театр, не желая оставлять больную, однако этим утром Друзилла впервые за несколько недель смогла сесть в постели, улыбнулась и согласилась перекусить хлебом и глотнуть воды. Она велела брату не быть таким идиотом и идти на представление. В конце концов, ее муж Лепид, столь же преданный ей, как и брат, будет с ней.
Калигула не мог сосредоточиться на комедии, душой он был с Друзиллой – невинной, нежной сестрой, которую всегда оберегал и опекал. Мысль о том, что та нездорова, а он не в силах помочь ей, сводила его с ума.
«Лисистрату» брат знал не хуже любого актера. Наряду с другими старинными греческими произведениями из библиотеки Тиберия на Капри он перечитывал ее множество раз, стремясь забыть о замкнутом, страшном мире, в котором мы тогда обитали.
Бросив на него взгляд, я заметила, что он вполголоса вторит звучащим со сцены словам:
– Разве дело, чтобы стали граждан женщины учить,
Чтобы женщины посмели о доспехах рассуждать.
Помирить нас захотели с кем – с лаконскими людьми?
А ведь в пасти волка злого больше правды, чем у них…
[5]
Ну, по крайней мере, Советник хорошо знал грамматику греческого и имел приятный, звучный голос. Я села поудобнее и стала наслаждаться игрой этого актера и сопровождающего хора, который тоже оказался на высоте. Если судить по ним, то труппа действительно замечательная, и я решила, что надо будет обязательно посмотреть ее выступление, когда два ведущих актера вернутся в строй.
Прикрыв глаза и покачивая головой в такт фразам, я погрузилась в приятный транс, из которого меня вырвало сердитое рычание Калигулы. Потом он забарабанил пальцами по пустому сиденью сбоку от себя – верный знак, что его самообладание на пределе, – и шумно задышал. После развода характер Гая стремительно портился, вспышки гнева случались чаще и длились дольше. Хотелось верить, что со временем он переживет измену Ливии Орестиллы и вновь станет тем великодушным человеком, которого я помнила, а пока решила делать все возможное для сдерживания его вспыльчивого нрава. И вот, с твердым намерением тихо поговорить с ним и успокоить кипевшую в нем ярость, я открыла глаза, но не успела вымолвить ни слова, как он вскочил на ноги и громко выкрикнул, всполошив зрителей:
– Эй, ты, дурень! Его зовут Кинесий!
Представление тут же прервалось. Обескураженные актеры обратили недоумевающие взоры на фигуру, стоящую в центре первого ряда, где располагались места для самых важных зрителей. Калигула наставил подрагивающий от ярости палец на Лисистрату:
– Что ты скажешь в свое оправдание?
От страха несчастный актер не мог произнести ни слова. Я видела, как его маска повернулась в одну сторону, в другую – в поисках поддержки от собратьев по сцене, но те не только не помогли, но и отступили подальше на всякий случай.
– Молчишь? – наступал на него разгневанный император. – Молчишь? Вот и правильно! Все зрители были бы только рады, если бы весь прошедший час ты молчал. Потому что если они, подобно мне, ожидали насладиться прекрасным ярким слогом Аристофана, то были разочарованы столь же горько, сколь и я. Ибо в мясной лавке твоего представления написанные им слова ты попросту освежевал, разделал и вывесил вялиться. Я еще никогда не видел актера, который бы не смог вложить хотя бы каплю эмоций в слова, будто созданные для передачи чувств! И я бы еще простил тебе такое издевательство над одной из моих любимых комедий, если бы ты выучил хотя бы половину своей роли! – Заканчивал он свою тираду весь красный и трясущийся; объект его злобы тоже потряхивало, но полагаю, что лицо под маской было белым, а не красным. – Повтори! – велел Калигула, но ответом ему был немой ужас. – Тупица, повтори еще раз свою реплику!
Бедный актер едва стоял на ногах. Запинаясь и комкая слова, он выдавил:
– «Жена твоя нам вечно про тебя твердит. Яйцо ли ест иль грушу: „За здоровие Кинтесия!“ – прибавит…»
– Кинесия! – взорвался Калигула. – Вообще-то, он муж твоей подруги! В пьесе его имя встречается не единожды. Все вокруг тебя произносят его правильно, но ты все равно умудряешься исковеркать это имя – каждый раз!
– Я… – пролепетал актер, но быстро прикусил язык.
– Пожалуй, велю тебя наказать! – заявил император. – Да, так и сделаю. Как я посмотрю, у ваших музыкантов имеются хорошие длинные трубы – тибии. Ты встанешь в комнате с одним из моих преторианцев и тысячу раз повторишь это имя. И каждый раз, как ты ошибешься, преторианец будет бить тебя трубой по уху или по лицу. Когда ты закончишь, то либо научишься правильно произносить «Кинесий», либо вообще не сможешь произнести ни слова своими разбитыми, распухшими, никчемными губами!
Калигула распалялся все больше. Мне была непереносима мысль, что несчастного дурака изобьют до неузнаваемости лишь из-за чьих-то неоправданных ожиданий.
Актер, стеная, повалился на сцену. В зрительном зале было тихо, как в склепе.
– Гай… – окликнула я брата в надежде образумить его и уговорить отказаться от принятого решения.
Но мой взгляд упал на единственного стоящего человек в зале, не считая Калигулы, и я не стала договаривать. Это префект Клемент пробирался через ряды сенаторов к лестнице между зрительскими местами и потом бегом спустился по ступенькам к сцене. У меня заныло сердце. Преторианские префекты не вмешиваются в светские развлечения с хорошими новостями, а Клемент вообще не собирался на представление под тем предлогом, что греческие комедии ему совершенно неинтересны.
Когда префект подошел к нам достаточно близко, чтобы мы могли разглядеть его напряженное, встревоженное лицо, я догадалась, какую весть он нам несет. Клемент остановился и склонил голову.
Калигула обернулся к нему, и тут же кровь отлила от его лица.
– Друзилла? – (Клемент кивнул, не поднимая глаз.) – Она?..
– Госпоже опять очень плохо. Ей вдруг стало трудно дышать. Марк Эмилий Лепид послал меня за вами. Он сказал, что это срочно.
Калигула уже сорвался с места. Я поспешила за ним, а Клемент обогнал нас, чтобы расчистить путь. В театр нас сопровождали четверо германских телохранителей, обеспечивающих безопасность императора. Отряд же Клемента кратно превосходил их по численности. Впрочем, нам было все равно. Мы покинули зрительный зал, по коридорам вышли на зигзаг лестницы и вскоре оказались в сумерках раннего вечера. Солнце только что село, и Рим освещался тем загадочным, словно не от мира сего, небом цвета темного сапфира, которое знаменует собой конец летнего дня.
