У старого сенатора глаза полезли на лоб.
– Мой император…
– Валерий, делай ставку.
Сенатор поник. Он проиграет императору, потому что выиграет ретиария. Об альтернативе невозможно было даже помыслить.
– Тридцать пять.
– Ты потратил тридцать пять тысяч на масла для своей жирной задницы, – презрительно фыркнул Калигула. – Сорок одна.
Я опустила глаза. Он состязался со стариком. Бесцветным голосом Валерий предложил сорок две тысячи. От брата последовало пятьдесят. Пятьдесят одна от сенатора. Это было невыносимо. Калигула отпустил старика на восьмидесяти пяти тысячах сестерциев. Не то чтобы тот не мог себе позволить такие траты – у меня не было сомнений в том, что любой из приглашенных мог отдать столько же за каждый лот и вернуться домой к полновесным сундукам. Брат издевался над сенаторами с единственной целью – чтобы унизить их, и эта жестокость меня беспокоила.
За самих униженных сенаторов я не сильно переживала. Меня не отпускала мысль о том, что нельзя бесконечно безнаказанно давить на кого-либо. Сенат сломается? Или нанесет ответный удар с равной силой? Калигула шел опасным путем; казалось, что он упрямо держит курс на бурю. Виниций сжал мою ладонь. Он тоже тревожился. Мой брат опять зашел слишком далеко, и мы все это знали.
Аукцион продолжался таким же манером и дальше. Сенаторы платили за каждый лот несусветную сумму, императорская казна тяжелела на глазах. Когда я смотрела по сторонам, то видела на лицах безнадежность, смятение и разочарование. Главное же – я разглядела на них недовольство, но вынуждена была прикусывать себе язык, чтобы не закричать в попытке остановить происходящее.
А потом случилось ужасное. Совсем пожилой патриций Сатурнин, один из наиболее уважаемых и заслуженных представителей сенаторского сословия, заснул. На лице императора сменилось полдюжины разных выражений. Он не совсем понимал, как реагировать на такое оскорбление. Когда этот калейдоскоп замер на ехидной ухмылке, у меня перехватило дыхание. Сатурнин был близким другом двоих из тех сенаторов, нашедших свой конец в кровавой бойне посреди атриума Минервы, и я поняла, что брат мысленно соединяет старика с заговором. Меня чуть не затошнило от дурных предчувствий – до того зловеще заблестели глаза Калигулы. То была не внезапная вспышка гнева, которым он всегда был подвержен, а нечто новое. Нечто пугающее.
– Сидите тихо, вы все, – прошипел Калигула через арену.
Неохотно, но беспрекословно сенаторы подчинились. Ланиста объявил следующий лот – галльский гладиатор со сциссором
[6]. Это был крупный мужчина с огненно-рыжими волосами. Свой блестящий шлем он держал в руке, бугрящейся огромными мускулами и покрытой сеткой шрамов. В Нарбоне этот Ветрий, как его, кажется, звали, считался героем, и на римскую публику он уже успел произвести впечатление.
– Кто даст десять тысяч? – провозгласил распорядитель аукциона.
Ответом ему была гробовая тишина. Наконец Гай изобразил озабоченность и спросил:
– Ты не заметил, как кивал Сатурнин?
Распорядитель нахмурил лоб и обернулся на дремлющего сенатора. Голова старика поднималась и опускалась в такт его дыханию. Ланиста нервно откашлялся и объявил:
– Десять тысяч от сенатора Сатурнина.
– Пятнадцать, – тут же отозвался император.
Вновь воцарилась тишина. Распорядитель замер в неуверенности, но, наткнувшись на взгляд Калигулы, понял, что должен делать. Он дождался, когда голова Сатурнина опять опустится, и провозгласил:
– Двадцать от сенатора.
Я почувствовала себя дурно. Это же издевательство какое-то! Хотя, конечно, брат именно этого и добивался.
– Двадцать пять.
Кивок.
– Тридцать.
– Пятьдесят.
Кивок.
– Шестьдесят.
– Семьдесят.
Кивок – согласие на восемьдесят.
Время шло. Солнце нещадно палило на раскаленную арену и на тех, в чьем присутствии Сатурнин, сам того не ведая, спускал свое состояние на рыжеволосого галла. Наконец, когда мы все уже проголодались, один из сенаторов взял свою судьбу в свои руки и потихоньку ткнул локтем спящего старика. Тот встрепенулся и открыл глаза.
– А вот и последняя ставка, – усмехнулся Калигула.
– Сенатор Сатурнин дает девять миллионов двести двадцать тысяч сестерциев, – произнес распорядитель аукциона, в его голосе звучали и смущение, и сочувствие.
Сатурнин заморгал – он ничего не понимал. Сенатор, который разбудил его, наклонился и зашептал ему на ухо пояснения.
Старик потерял сознание.
Остальная часть торгов прошла сравнительно скучно, и вскоре после полудня аукцион завершился. Несчастные сенаторы расселись по своим повозкам, причем Сатурнина пришлось поддерживать с двух сторон, так как ноги не слушались его.
Последующие четыре дня я провела в напряжении, ожидая реакции на издевательский аукцион. Но вновь пришлось признать, что Калигула был прав, когда называл сенаторов корыстными и трусливыми: все как один они заплатили за навязанных им гладиаторов огромные суммы, а недовольство свое выразили едва слышным бурчанием между собой. Сатурнин, похоже, от расстройства слег, и семейство пришлось возглавить его сыну – он носил то же имя и жил в одном из их поместий за пределами города.
Вскоре события приняли неожиданный оборот.
Мы с Виницием возвращались после загородной прогулки в Рим. Послеполуденный зной и пыльное облако, лежащее над городом все лето, не давали дышать. В сопровождении нескольких мускулистых наемников для защиты от возможной встречи с бандитами мы с мужем проехались по долине реки Кремера в сторону Вейев: я в открытой повозке, а Виниций верхом. Перекусив на зеленой лужайке и насладившись свежим воздухом, мы с большой неохотой повернули обратно.
Наш дом, хотя и просторный, не был снабжен всеми удобствами, и поэтому все повозки и лошади с разрешения Калигулы размещались в большом императорском дворце.
Когда мы въехали под арку и остановились, я, к немалому удивлению, увидела перед конюшней Калигулу, который завязывал ленты в гриве своего любимого вороного жеребца по кличке Инцитат. В самой этой процедуре не было ничего необычного: брат обожал лошадей, а черный как смоль жеребец был особенно дорог его сердцу. Гай нередко брал на себя обязанности конюхов – чесал животных, угощал их лакомствами. Но это бывало ранним утром или ближе к вечеру, а в разгар римского летнего дня все горожане с деньгами прятались от жары и пыли в садах или термах. Или же, как в случае с моим братом, мучили сенаторов к восторгу простонародья.
– Дорогая сестра, – улыбнулся Калигула, – и друг мой Виниций, рад вашему возвращению. Не ждал вас так рано, хотя появились вы как нельзя кстати. Приглашаю съездить со мной по одному небольшому делу… Лепид тоже едет, только настроение у него сегодня неважное.
