– Гай! – воскликнула Агриппина, причем в ее голосе уже проскальзывали нотки отчаяния. – Я же твоя сестра. Ты меня знаешь.
– Знаю, – подтвердил брат с тяжелым нажимом.
– Агриппина, не хнычь, – наконец подал голос Лепид. – Он все знает. Веди себя достойно. – Наш старый друг с печальным видом повернулся к Калигуле: – Гай, ты не тот, каким был. Ты не тот золотой принц. Не тот друг из рода Германика, которого я любил. Ты превратился в нечто темное и пугающее. Теперь ты стал настоящим наследником Юлиев. Риму нужна новая кровь, если он хочет процветать, а не прогнившая кровь Цезаря.
Брат уставился на своего старинного друга. В его глазах я видела то, что творилось в его сердце. В тот день, на исходе сентября, в крепости на краю мира, сердце моего брата разбилось. После смерти Друзиллы оно треснуло и почернело, а теперь, когда Калигула узнал, что нельзя доверять никому на свете, даже семье, которую он берег и защищал в самые трудные времена, от его сердца остались лишь осколки.
И по-прежнему в Калигуле не было гнева, а слезы вновь высохли. Когда он повернулся к нам, то казалось, что от него осталась одна оболочка. Потянувшись к сумке у пояса, он вытащил маленький, изящный серебряный ножик, который подарил ему Лепид шестнадцать лет назад, когда мир был совсем другим. Агриппина задрожала, стала оглядываться по сторонам в поисках выхода, но нас всех окружили преторианцы. Геликон стоял рядом с нашим братом, готовый защищать его, а преторианский центурион держал в руке меч Гетулика. Бежать было невозможно.
Гай шагнул вперед и протянул свободную руку к Лепиду, почти просительно:
– Ты мой друг. Самый старый друг. Мы с тобой были близки, как братья.
– Значит, ты глупейший из глупцов! – отрезал Лепид, хотя в голосе его слышался надрыв: нелегко дались ему эти слова.
Меня трясло. Несмотря на тесные семейные узы, я не особенно удивилась тому, что моя опасная сестра настолько расчетлива и использовала мужа для рождения наследника, а затем пошла против брата ради трона для своего сына. Но чтобы наш самый близкий друг поднял нож на Калигулу только лишь из-за того, что мог потерять свое право на преемственность? Нет, тот Лепид, которого я всегда знала, не был способен на такое.
Лепид удивленно заморгал, когда мой брат резко вскинул вторую руку. В следующий миг славный серебряный нож перерезал нашему другу детства горло. Он захрипел. На ране вздулись розовые пузыри, а затем хлынула кровь. Лепид пытался сказать что-то, но с его губ вместо слов срывались алые капли.
– Раз Риму нужна новая кровь, – прорычал Калигула, – то пусть получит ее.
Взгляд Агриппины метался между белым, ошарашенным лицом Лепида и неподвижным телом Гетулика в багровой луже. От ужаса ее глаза чуть не выскакивали из орбит.
– Гай, только не спеши с выводами! Что бы ни сделали эти двое, я ни при чем, ты сам это знаешь. Ведь я твоя сестра!
– Агриппина, я всегда знал, что ты опасный и очень коварный человек, но такого не предвидел. – Поднеся к глазам серебряное лезвие, он стал завороженно следить за ручейками крови, стекающими по яркому металлу.
– Письмо написала Ливилла! – неожиданно выпалила сестра.
В недоумении я уставилась на нее, и наш брат тоже.
– Что?
– Это письмо. У нее почерк совсем как мой. Мы же учились у одного наставника. Я даже подменяла наши работы, настолько похоже мы писали. Ливилла написала письмо. Я вообще не хотела в этом участвовать, но она и Лепид – они втянули меня – втянули по уши – я не знала, как выбраться… Они угрожали маленькому Луцию. Я больше не вынесу этого!
И Агриппина упала на колени, сотрясаемая рыданиями. Я не могла вымолвить ни слова и только молча смотрела на нее.
Вдруг я почувствовала на себе тяжелый взгляд. Обернувшись, я увидела, что на меня смотрит брат.
– Она лжет, – проговорила я.
– Ливилла сказала, что нужно сбросить балласт! – выкрикнула Агриппина между притворными всхлипами. – Сказала, что нельзя доверять Корбулону и Гетулику. Потому и пришла к тебе. Выдала их, чтобы уберечь нас. Гай, ты не представляешь, насколько она вероломна!
Все еще не в силах вымолвить и слова, я перевела взгляд на сестру. Что вообще происходит? Я не верила тому, что видели мои глаза и слышали мои уши.
– Вы обе? – тихо спросил Калигула. – Обе?
– Гай… – начала я.
– Что произошло с моими сестрами, которые жили у нашей бабки?! – выкрикнул в отчаянии брат. – С теми сестрами, которые вместе со мной ужасались тому, как коршуны Рима рвут плоть наших братьев и родителей? Которые выжили со мной в самые страшные дни империи и стали мне ближе, чем когда-либо? Что произошло с нашей семьей? Со славными детьми Германика? Когда мы превратились в таких же людей, которых когда-то боялись?
– Гай! – снова попыталась я, но меня не было слышно за театральными рыданиями Агриппины.
– Уведите их, – выдавил мой брат.
Потом меня схватили сильные волосатые руки и поволокли к дверям.
Нет, я не предатель. Я не враг. Я дитя Германика. Я верна. Я всегда была тебе верна. Гай?
Часть четвертая. Падение императоров
Так Гай, совершая в течение трех лет, девяти месяцев и двадцати восьми дней все то, о чем рассказано, подтвердил практическим опытом, что не был богом.
Дион Кассий. Римская история (перевод В. М. Талаха)
Глава 23. Металл, огонь и кровь
Полагаю, все считали, что мне необыкновенно повезло. Ведь несмотря на то, что Максим, Гетулик и Лепид немедленно поплатились жизнью за участие в заговоре, я пока осталась жива. С этим невозможно спорить, хотя есть одно «но»: в отличие от них я была невиновна.
Меня, протестующую, выволокли из главного здания крепости вместе с моей сестрой, неумолчно кричащей о том, что это я все затеяла и всех погубила. Бессердечная стерва! Еще в детстве, наблюдая за тем, как Пина плетет свои интриги и ради гребня отправляет бедную рабыню под кнут и на невольничий рынок, я думала, что связь между нами, детьми одной матери, неразрывна. Я верила, что, сколько бы судьба ни насылала на нас бед, мы всегда будем держаться вместе и помогать друг другу. Я даже пыталась облегчить Агриппине жизнь, неустанно уговаривая брата расторгнуть ее брак с отвратительным Агенобарбом. Для меня семья была важнее всего остального, в том числе важнее моих крепнущих отношений с мужем, а Пина предала меня так же, как предала нашего брата. Ей удалось то, что не удалось Сеяну и Тиберию, – рассорить детей Германика. Только трое из нас пережили убийства и болезни, но теперь Калигула не хотел нас видеть и испытывал к нам такую жгучую ненависть, которой я не могла раньше представить.
Три дня Калигула раздумывал над тем, как поступить с нами. Мы с Агриппиной все это время томились в темнице в Ара-Убиоруме. Первую ночь я не сомкнула глаз и сидела, замерзшая и опустошенная, пока не стих писк летучих мышей под сводами камеры и не запели жаворонки. С Агриппиной мы не обменялись ни единым словом с тех пор, как заперли дверь.
