Ослепительные, выжигающие глаз сполохи красного и белого постепенно сливаются в багровый купол. Словно клинки, его пронзают сияющие лучи римского солнца. Мир под этим куполом отвратительно алый, и солнечный свет колет и рубит его своими острыми мечами.
Издалека все еще слышен рев толпы.
Я шагаю медленно, спокойно.
На меня нисходит странная апатия, чувствую себя утлой лодкой на бурных волнах моря отчаяния, которое всегда со мной, темное и бескрайнее, грозящее поглотить. Однако неожиданно все меняется. В бесстрастный покой моего ума врываются новые эмоции… неистовые, пугающие.
Внезапный страх. Шок. Даже ужас. Этого не может быть!
Моя рука взмывает, чтобы отвести невидимую угрозу. Нет! Вокруг только самые близкие. Это невозможно. Подобные угрозы исходят от врагов, не от друзей.
Блеск металла. В меня летит голубая норикская сталь, подсвеченная вездесущим ядовитым багрянцем. Я отшатываюсь, и лезвие, которое искало мое горло, утыкается в кость.
Агония. Всплески боли и паники. В это невозможно поверить… Я в ужасе!
Где-то на десятый день лагерной жизни меня впервые после Лугдуна навестил Виниций. При виде его я не сдержала чувств и обиженно спросила, где он так долго пропадал. И только после этого заметила, что муж выглядит измученным, а под глазами у него мешки, словно спит он немногим лучше, чем я. Супруг извинился, но предупредил, что его визиты и в дальнейшем будут редкими. Каждый час, что даровали ему боги, он сейчас отдавал императору, пытаясь вернуть Калигулу на путь, коим гордился бы наш отец, и отвлечь от восточных монархов, которые неустанно склоняли его к империи совершенно иного рода, чем нынешняя.
Виниций рассказал о том, что произошло за то время, пока мы не виделись, хотя мне кажется, мое сообщение о настроениях в армии было куда более важным, чем принесенные им вести.
Еще два дня прошли в тягостном молчании. Я продолжала прислушиваться к растущему недовольству вокруг нашего шатра. Иногда ветер уносил шепот дальше, чем следовало. Каждые несколько часов до меня долетали новые обрывки беспокойных разговоров:
– …и центурионы пошли с этим куда – к трибуну!
– …может, сумеем дотянуть до тех пор, когда уже будет поздно переправляться через море.
– …застали, когда он клялся выстроить Нептуну алтарь, если корабль императора потонет. Бедняге конец.
– …считаю, самое время заявить о наших правах.
Потом наступило утро, когда я вновь увидела Калигулу. Солнце только что встало, и роса еще испарялась с земли рваными облачками.
Я выглянула из нашей тюрьмы, чтобы попросить стражников принести нам свежей воды. Хорошо был виден короткий ряд одинаковых палаток, ведущий к месту сбора двух легионов. Располагался он неподалеку от шатров командиров. Калигула восседал на Иницитате, при нем были Виниций и Агриппа, а также Гальба, с которым мы прибыли в Ара-Убиорум в прошлом году, и еще два легата. За ними выстроилась центурия преторианцев и чуть меньший по количеству, но не менее грозный отряд его германских телохранителей. Все вместе они выглядели как боевое соединение, не как свита, сопровождающая императора.
– Где ваши центурионы? – заревел Гай на ближайшие палатки.
Меня привел в ужас его тон, в котором звенела неистовая ярость. Неужели Калигула мог настолько измениться всего за полгода? В этом человеке с бледным лицом и горящими глазами я почти не видела сходства с братом, которого так любила.
Явно не ждавшие визита императора, из палаток высыпали младшие командиры Первого и Двадцатого. Они вытянулись перед моим братом, старательно удерживая на лицах нейтральное выражение. Я осталась стоять у выхода, благодарная преторианцу за то, что он не затолкал меня обратно внутрь, поскольку не менее увлеченно наблюдал за происходящим.
– Император, – начал рапорт старший из центурионов в шлеме с гребнем из перьев, – мы…
– Я не потерплю бунта! – взорвался Гай.
Центурионы чуть не попятились от его вопля и от направленного на них указательного пальца. В следующий миг германские охранники выбросили что-то вперед… Две головы поскакали по земле и замерли у ног человека, который уже собрался приветствовать императора. Хотя между мной и этими головами было немалое расстояние, меня замутило.
Мой брат – душегуб!
– Это легат и старший трибун Четырнадцатого легиона, – объявил Калигула, указывая на головы. – Мне сообщили, что среди Первого и Двадцатого зреет недовольство. Что план переплыть пролив и высадиться на остров порождает мятежные настроения. Тут бы добросовестный легат задавил все подобные разговоры и преподнес недовольным пару хороших уроков, но я узнаю, что ваши командиры приняли решение не исполнять приказы императора и уйти из армии, уведя с собой людей. Более того, они стали разносить свои подстрекательские идеи среди других легатов. В отличие от командования Четырнадцатого, легат верного мне Пятого легиона «Алауда» не ступил на скользкую тропу предательства. Ваши легаты и трибуны сейчас под арестом – ожидают моего решения их участи. А как насчет центурионов двух ваших непокорных легионов? Разделяют ли они бунтарские настроения этих предателей? Или остались верными клятве, принесенной орлу легиона, и по-прежнему честно служат Риму, командирам и императору?
Ответом ему было напряженное молчание.
– Ну так что? Передо мной легион клятвопреступников или верное Риму войско?
– Император, – произнес еще один центурион внушительного вида, когда Калигула умолк, – позволь заверить, что даже если бы наши командиры пошли против тебя, легионы не сдвинулись бы с места, и наши люди верны своему слову.
Сказано было красиво и смело, хотя в голове моей звучали многочисленные мятежные фразы, принесенные мне ночным ветром.
Калигула фыркнул:
– Ваши легионы – те самые, что восстали против Тиберия, когда он стал императором. Те самые, которые мой отец привел обратно на службу императору. Вы же служили и предателю Гетулику. Может ли хоть сколько-нибудь здравомыслящий император полагаться на верность подобных отрядов? Я склонен проявить здесь строгость. И даже подумывал о децимации…
Я похолодела от ужаса.
Децимация – воинское наказание из прошлого, когда из каждых десяти солдат по жребию выбирался один, а остальные девять забивали его насмерть. Это самое жестокое и унизительное наказание, которое может понести легион. Судя по гробовому молчанию, центурионы были шокированы не менее моего.
– К счастью для вас всех, Виниций… – тут Калигула указал на моего мужа, – речист и мягкосердечен. Он убедил меня, что не стоит наказывать вас столь сильно за грехи ваших командиров. Но факт остается фактом: разговоры о мятеже среди вас ходили. Можете не отпираться, верные мне люди слышали их. И я должен принять меры, иначе прослыву слабаком, а бунтарские настроения поразят всю армию.
