Теперь вопрос: а можно ли вообще заполнить эту бездну? Не является ли эта яма настолько бездонной, что любые попытки ее заполнить абсолютно тщетны? Не такова ли сама природа желания, которое чем больше удовлетворяют, тем большего оно требует? Мудрость состоит в скором обнаружении этого факта, а тупость – в неспособности это понять. И все же ум отказывается видеть очевидное, отказывается смотреть правде в глаза. Между тем обнаружение этой правды – ключ к творческой свободе от неусыпного страстного желания.
Решения и ответы ума не сделают эту огромную нищету богатством. Ничто ее не обогатит, ничто не заполнит эту бездну, это безысходное одиночество. И только осознание ее причины принесет понимание, свободу. С этим пониманием, с этим новым инструментом, начинает разрушаться глубоко укоренившаяся привычка хватать, использовать все в своих интересах, претендовать на что-то и так далее. Без такого понимания одни привычки мысли-чувства уступают место другим привычкам мысли-чувства. Однако все привычки лишь мешают творческой свободе.
34
Молитва – дело непростое
Н. довольно агрессивно выдвинул мне претензию в том, что я не придаю значения молитве, а интересуюсь только медитацией. Особенно решительно он настаивал на том, что молитва, особенно христианская, – путь к спасению, поскольку спаситель только один.
Прохождение через эту агрессию потребовало какого-то времени и усилий, однако постепенно он стал смягчаться, и мы смогли продолжить разговор, обходясь без глупых заявлений. За ширмой нападок скрывался человек достаточно разумный, чтобы желать во всем разобраться. Своей узкой обусловленностью он не был поглощен окончательно.
Он рассказал о том, что молится вот уже несколько лет, не принадлежа ни к одной из организованных религий и не посещая церковь. Однако, несмотря на то что молитва приносит ему определенную пользу, он ощущает неудовлетворенность, и, поскольку годы его идут, он чувствует, что должен углубляться в молитве.
Как и все сложные человеческие проблемы, молитва – дело непростое, требующее осторожного, терпимого подхода, выдержки, дело, не приемлющее спешки, настаивающей на скорых выводах и решениях. Без понимания себя он – тот, кто совершает молитву, – может через эту же молитву прийти к самообольщению. Если человек предается просительным молитвам, он бывает вознагражден желаемым; то, о чем он просит, часто приходит, но это лишь усиливает просительность молитвы. Далее приходит молитва не о вещах или человеке, но о постижении, переживании реальности, Бога, и ответ на нее тоже часто приходит. Существуют и другие формы просительных молитв, более тонкие, более изощренные, но при этом остающиеся все такими же требовательными и умоляющими, просящими и предлагающими, делающими это открыто или окольно. Все эти молитвы получают свое вознаграждение, приносят свои переживания, но ведут ли подобные методы к осуществлению абсолютной реальности? Давайте исследуем этот вид молитвы.
Мы много раз слышали, мне самому об этом рассказывали несколько человек, что они молились тому, что называли Богом, о мирских вещах, и их молитвы были вознаграждены. То, о чем просили, они в итоге получали, если верили в то, что называли Богом. Эти молитвы о здоровье, устроенности и достатке часто получали ответ, который зависел от степени усердности в молитве.
Однако разве мы не представляем собой результат прошлого и разве мы не связаны с огромными закромами жадности, ненависти и так далее, а также их противоположностей? Когда мы взываем или совершаем просительную молитву, разве мы не обращаемся к этим закромам, к этим скопищам жадности и так далее, которые, конечно же, посылают нам свою награду, имеющую свою цену? Опять же, когда мы молим о познании, о постижении реальности, Бога, разве мы не обращаемся к веками накапливаемой традиции, которая, конечно, дает нам свое переживание, однако реальность ли это? Разве это обращение с просьбой к другому, к чему-то внешнему, приносит понимание истины? Разве такой подход не ошибочен? Используя ошибочные средства, вы действительно получаете результаты, переживания, но разве они связаны с реальностью?
С самого начала мы должны понять этот двойственный процесс, совершающийся в нас: произносящий молитву и тот, к кому она направлена. Чтобы понять эту двойственность, мы должны познать себя, наши ум и чувства. Без такого понимания, без самопознания, молитва с ее результатами может стать препятствием, ведущим к заблуждению. Зачем порождать иллюзию, из которой выпутаться чрезвычайно трудно? Разве понять мыслящего с его мыслями и чувствами не разумнее, чем взращивать двойственность, ведущую к конфликту, запутанности и страданию?
Чтобы понимать, должно присутствовать самосознавание, поскольку в результате самосознавания приходит самопознание. Не может быть самопознания без медитации, а медитация невозможна без самопознания. Самопознание приходит благодаря бдительной наблюдательности в отношении всех наших мыслей и чувств. Такая осознанность ослабляется, если присутствует отождествление. Сознавая, что мы действительно отождествляемся, препятствуя, таким образом, пониманию, мы должны признать необходимость мягкой и устойчивой непривязанности, кладущей конец суждениям. Мы должны увидеть конфликт наших мыслей и чувств, их противоречивость, их желания, скрытые стремления. Если мы попытаемся заниматься этим искренне и бдительно целый день, мы обнаружим, что на протяжении дня нам будет необходимо – естественно, без специального принуждения – время для интенсивного самосознавания, самонаблюдения. Из этого самопознания возникает правильное мышление.
Медитация направлена на освобождение мысли и чувства, что позволяет делать открытия, и то, что открывается, будучи истиной, является освобождающим и творческим. Когда прекращаются попытки стать кем-либо, желание во многих его формах, тогда уходит двойственность – «я» и «не я», молящийся и объект его молитвы. И тогда мы переживаем истинное бытие. Наше счастье заключено именно в этом открытии, а не в иллюзиях желания, каким бы оно ни было благородным.
35
Этот плач по живому или мертвому?
М.Н. пришла, находясь в сильном душевном волнении, однако вскоре успокоилась и сказала, что сожалеет о том, что была в таком состоянии, оно было следствием того, что на войне убили ее сына. Она сказала, что, к счастью, верит в перерождение, что посетила несколько спиритических сеансов, где ее сын проявил себя в виде послания, и что, помимо этого, она «грешила» автоматическим письмом. Однако, по ее словам, она все еще в отчаянии, неужели нет никакого выхода из этого беспросветного горя? Существует ли бессмертие?
Это невероятно трудный вопрос, требующий внимательного и здравого изучения, не веры или неверия, а выяснения, поэтому давайте раскроем его реальность.
Возможно, это прозвучит кощунственно, но о ком она сокрушается – о сыне или о себе? О ком она плачет – о живой или о мертвом? Если о мертвом, то в этом случае мы должны исследовать, кем является умерший, как он появился в бытии, что оно ему дало. Если о ней – а это проявление жалости к себе, чувство невыносимого одиночества, привязанность к другому как к надежде, как к возможности собственной реализации, как к продолжению себя, – то все это следует выявить и понять, поскольку именно это мешает ясности различающего понимания. Все перечисленное затемняет [понимание], но когда завеса поднимается, приходит ясность. Разве она скорее беспокоится не о себе, не о своей жалости, не о своих притязаниях, не о своих желаниях?
