Эта чрезмерная развитость одной части влечет за собой поверхностность, «умность», и когда эта часть укрепляется и поддерживается, возникает борьба, противостояние, антагонизм. Часть может дать только частичный ответ, а значит, не полный, не истинный ответ. Часть – не целое, часть не ведет к целому. Только тогда, когда часть утрачивает свою важность, можно увидеть целое. Поклонение части разрушает целое, поклонение части является идолопоклонством.
Чрезмерная стимуляция ума, его чрезмерное развитие, ведет к «умной» бесчувственности, к возникновению защитной скорлупы, которую следует разбить, чтобы пришло понимание. Именно этот ловкий, все заранее знающий ум с его заключениями, анализом и предвидением мешает ей освободиться. Она стала эмоционально окоченевшей, бесчувственной, вследствие постоянного интеллектуального анализа своей противоречивости – любой анализ может касаться только частностей, и поэтому он от ума. Таким образом, при возникновении фальшивой реакции эта реакция тут же подвергается анализу, который препятствует ошеломляющему озарению. Теперь же, когда она стала бесчувственной, невосприимчивой, ей следует начать безмолвно осознавать болтовню ума. Это молчаливое сознавание каждого малейшего нашептывания ума сделает ум бдительным, свободным от всей болтовни. Так восстановится чувствительность, а с ней возникнет потрясение, осознание тщетности, осознание бессмысленности конфликта своенравия.
«Как длительное наслаждение красотой приводит к усталости и апатии, так и слишком развитый и деятельный ум притупляет способность к пониманию. Таким образом, ваша проблема, с позволения заметить, не в том, как положить конец противоречащим самим себе мыслям и чувствам, а в том, как стать чувствительной, осознанной в отношении бессмысленности жизни, проживаемой в состоянии противоречия. Рассудок сам себя утомил, поэтому дайте ему отдых. Чувствуйте противоречия, а не объясняйте их; живите с ними мудро, с чувством. Безмолвно наблюдайте противоречие, не отождествляйтесь с ним, не оправдывайте его, но полностью его осознавайте. В этой безмолвной осознанности возникнут понимание и единение. Позвольте семени осознавания принести свои плоды».
73
Семья как средство заполнения вашей пустоты
В. У. сообщила, что у нее проблема, требующая безотлагательного решения. Она привязана к своей семье, является в какой-то мере собственницей, но не в отношении жизней и мыслей членов семьи, а в отношении их присутствия рядом с ней. Еще она сказала, что ищет свободу реальности. Религиозные учителя учили тому, что человеку следует разорвать все семейные связи. Она пыталась развивать непривязанность к семье, однако поняла, что для нее это слишком трудно. Следует ли ей стать абсолютно непривязанной, чтобы найти Бога?
Я спросил ее, почему она стремится к непривязанности. Потому, что так сказано в учении? Она ищет непривязанности ради обещанного вознаграждения? Какова причина ее борьбы за то, чтобы быть непривязанной? Это чья-то авторитетность заставляет ее считать, что это необходимо?
– Наверное, – сказала она.
Значит, она не ищет ухода от понимания, но традиция своим авторитетом принуждает ее совершать действие, к которому у нее нет глубокого интереса. Результат интересует ее больше, чем средства. Но разве не средства определяют цель? Если она не понимает значения, которое для нее имеет не-привязанность, то есть ли в нем тогда хоть какая-то ценность? Конечно же, нет. Если она следовала этому указанию слепо, эта слепота будет вести ее и дальше.
Она ответила, что следовала ему не слепо, но чувствует, что должна порвать со своей привязанностью. На этом настаивает ее учитель, однако она не знает, в чем состоит глубокое значение непривязанности.
– Да, – добавила она после минутного раздумья, – думаю, что в каком-то смысле я следовала ему слепо.
Почему она чувствует, что ей следует оставить привязанность к семье? Почему она к ней привязана? Не потому ли, что чувствует себя крайне одинокой в этом странном и неуютном мире?
– Да, я думала, что причина моей привязанности – общий дух всех членов моей семьи, однако я вижу, почему я привязана.
– Вы чувствуете, что семья поймет вас лучше, чем другие, что с ней вы можете быть самой собой, без глубинного сопротивления, без притворства и его бессмысленных борений. Вы привязаны, потому что вы в ней нуждаетесь. И эту потребность вы называете счастьем.
– Да, – сказала она, – эта потребность возникает из-за нашего несовершенства.
– Если позволите заметить, вы просто цитируете то, что уже было здесь сказано, но это не ведет нас к пониманию привязанности, этой потребности в существовании другого, и мы глубоко в этом увязли. Мы привязаны, ощущая болезненный страх. Почему возникает эта потребность? Не потому ли, что, будучи пустыми, убогими, несовершенными, одинокими, мы пытаемся заполнить одиночество своей семьей? Для заполнения этого болезненного вакуума вам нужна семья, потому вы и привязаны к ней. Если бы у вас не было семьи, вы пытались бы заполнить вакуум чем-нибудь другим, разве нет?
– Да, думаю, это так.
– Следовательно, ваша проблема не в том, как стать непривязанной, а в том, как найти нечто такое, что заполнило бы пустоту. Вы ищете средства спасения и хотите найти такой «заполнитель», который выполнял бы свою функцию долго. Вы пытаетесь заполнить одиночество семьей, другой – какой-то деятельностью, третий – развлечениями, четвертый – пристрастием к чему-то, пятый – знаниями, а шестой – идеей Бога или освобождения.
– Но разве не существует Божья милость? Разве она не заполнит пустоту?
– Пока есть пустота, этого не случится. Только с исчезновением вашего особого, известного вам пространства придет бесконечное. Каждый ищет пути заполнения свой пустоты в соответствии со своими наклонностями. Вы можете заполнять его семьей, другой – чувственными мыслями, кто-то еще – желанием власти, еще кто-то – благородными идеями, однако каждый озабочен удовлетворяющим его долговременным прикрытием. Один человек не выше другого. И тогда возникает вопрос, на который вы должны дать ответ: правильно ли заполнять пустоту семьей? Однако собственничество любого рода причиняет боль, и, чтобы уйти от этой боли, человек развивает непривязанность. Непривязанность становится еще одним средством прикрытия, маскировки, заполнения агонизирующей пустоты. Итак, может ли этот вакуум, эта пустота, вообще когда-либо быть заполнен? Существует ли хоть какой-то способ обогащения этой убогости?
– Конечно, он должен существовать, – сказала она.
– Давайте, пожалуйста, рассмотрим это внимательнее. Как бы усердно это замкнутое на эго пространство, это чувство крайнего одиночества ни заполнялось, оно продолжает оставаться пустым. Вы можете маскировать его любыми способами, но оно все равно присутствует. Вы можете заполнять его, следуя любым идеям ума, но этот вакуум никуда не уходит. А к тому, что, по нашему мнению, способно заполнить вакуум, мы отчаянно привязываемся. Потому что, если лишить нас этого средства, этого «заполнителя», мы становимся несчастными, начинаем горевать, поскольку эта пустота, это болезненное одиночество заявляет о себе снова. Разве этот вакуум не похож на разбитый сосуд или бездну, которую ничто не может наполнить?
