В первые несколько визитов я задерживалась, и Пэм сильно возмущалась. «Классик Клин» не мог взять с клиента больше, чем было договорено, поэтому выплата сверхурочных ложилась на ее плечи. Деньги были небольшие, но Пэм очень сожалела о такой финансовой нагрузке, как будто я нанесла ей личное оскорбление, запоздав на пятнадцать минут. Я переживала, что работаю медленно, хотя не могла взять в толк, как можно отмыть целый дом, пусть даже небольшой, за каких-то три часа.
Порнодом получил свое название не сразу – до этого я некоторое время проработала там. Однажды, войдя в спальню, где надо было переменить простыни, я увидела на ночном столике, прямо перед большими электронными часами, флакон со смазкой. Его освещали яркие красные цифры на экране, и я уставилась на флакон так, будто он может броситься на меня. Я обошла комнату вплотную к кровати, стараясь держаться от него подальше. Ящик ночного столика оказался приоткрыт, и в нем лежал журнал Hustler. У моих ног валялась пара грязных носков.
Осторожно их обойдя, я сняла натяжную простыню и с ее помощью подняла носки с пола. Все полетело в стиральную машину. Чистую простыню следовало надевать точно по инструкции: туго, с диагональными углами и максимально натянутым верхом. Когда дошло до пыли, то я решила оставить ночной столик на самый конец, чтобы не браться за смазку. Хоть я не имею ничего против мастурбации и порнографических журналов, я бы советовала все же прятать подобные вещи перед приходом уборщицы.
Может, он забыл, что сегодня среда, – подумала я.
Но со временем я поняла, что смазка – лишь одно из проявлений того, что происходило в Порнодоме. Казалось, супруги жили каждый своей жизнью. Женщина работала медсестрой, в неурочные часы; я знала это по медицинской форме, аккуратно разложенной на стуле в задней комнате. Чем занимался муж, мне угадать не удалось. Хотя они и были вроде как женаты, на стенах не висело ни одной свадебной фотографии – только их портреты в одинаковых свитерах. Дом казался темным, поскольку они предпочитали землистые тона: серо-синий и болотный зеленый. На полке над кухонной раковиной в рамке с завитушками стояла картинка с надписью: «Живем вместе ради кота».
Мусорное ведро в ванной вечно было переполнено обрывками туалетной бумаги, тампонами, прокладками и использованными зубными нитями. Их аптечка, которая часто стояла открытой, полнилась сильнодействующими антибиотиками. Судя по носовым платкам и слизи в душе, у одного из них был хронический насморк, как и у меня, и у Мии, и, кажется, у всех жителей этой влажной северо-западной местности, где черная плесень в домах прорастала за одну ночь, покрывала все подвалы и подоконники.
В гостиной стоял диван и пара кресел, повернутых к камину и телевизору. Медсестра, похоже, любила одно конкретное место, возле лампы, куда часто устраивался и их кот. Муж предпочитал сидеть в кресле, рядом с которым стояла корзинка со старыми журналами о путешествиях, перемежавшимися выпусками Hustler. Примерно с месяц стол в столовой покрывали брошюры с рекламой курортов «все включено», но по-моему они так никуда и не поехали. Обычно клиенты отменяли уборку, если уезжали в отпуск.
В задней комнате, прилегавшей к прачечной, стояла аккуратная полуторная кровать, а рядом с ней на стуле висела медицинская форма. На тумбочке лежали романы из тех, что обычно продаются в универсальных магазинах, с мускулистыми мужчинами с голым торсом на обложке, обнимающими длинноволосых красоток. Я гадала, почему она спит отдельно. В спальне имелась большая двуспальная кровать и платяной шкаф, с ручки которого свисал собачий ошейник. Может, ее муж храпел? А может, ей приходилось вставать и ложиться в неудобное время.
Однако порнография и романы меня потрясли. Я представляла, как они спят в разных кроватях, в разных комнатах, и каждый фантазирует о другом партнере и, возможно, о совсем другой жизни.
Мы с Тревисом шли к тому же самому. Пусть не до такой степени, но он, приходя домой, съедал приготовленный мной обед, усаживался перед телевизором и по четыре часа пялился в экран, прежде чем лечь в постель и пялиться дальше, в другой телевизор, с таймером. Таймер он обычно выставлял на шестьдесят минут.
Когда я только переехала к Тревису, у него был телевизор с экраном размером с двуспальную кровать, стоявший на самодельной подставке. Он наклонил его вперед, чтобы добиться нужного угла, и зафиксировал цепями, прикрученными к стене. Впервые оказавшись там, я тут же об него ударилась. С тех пор Тревис успел обзавестись большим плоским телевизором и покупной тумбой под него. Но размер экрана остался тем же. И я продолжала об него ударяться.
На тридцать первый день рождения Тревис подарил мне ноутбук. Уложив Мию спать, я садилась за кухонный стол и писала в блог, который начала вести из-за того, что не могла долго удерживать ручку правой рукой. Иногда я делала домашние задания или болтала с друзьями онлайн, сидя спиной к Тревису, неизменно смотревшему телевизор.
Уборка по выезду
Материнство, в моем случае, учило прощаться, надеясь при этом не лишиться доверия ребенка. У психотерапевтов, консультировавших меня после того кошмара, который мы с Мией пережили по вине Джейми, я узнала, что для формирования у детей эмоционального интеллекта и психической устойчивости важно – даже критично – иметь одного постоянного взрослого, который воспитывал бы их и никогда не нарушал своих обещаний. Не важно, сколько других людей появлялось и исчезало из их жизней, если этот, главный, оставался. В первые годы жизни Мии, когда мы постоянно метались между яслями и посещениями отца в выходные, я постаралась сделать нашу домашнюю жизнь максимально предсказуемой и стереотипной. В конце каждого купания я следовала одному и тому же ритуалу: закрывала крышку унитаза, раскладывала на ней полотенце, ставила Мию в центре, вытирала ее тельце и волосы другим полотенцем и ласково щекотала – всегда одинаково. Каждая сказка перед сном, каждый поцелуй, каждое «спокойной ночи, я тебя люблю, увидимся утром» должны были усиливать это ощущение постоянства. Это был самый большой ей дар от меня как от матери, потому что ради него мне приходилось делать все возможное и невозможное, чтобы не нарушить ни одно из своих обещаний. Я надеялась, что, хоть в остальном наша жизнь пребывала в полном хаосе, Мия, по крайней мере, будет знать: в том месте, которое мы на данный момент называем домом, блинчики по утрам для нее всегда готовятся одинаково.
Прощаться с дочкой, равно как и отвозить ее к мужчине, ужасно с нами обращавшемуся, было невыносимо тяжело. Драматические сцены утренних расставаний в яслях начинались, как только мы въезжали на парковку. Когда мы, наконец, подходили к группе, воспитателям приходилось отрывать от меня Мию, которая громко кричала, рыдала и лягалась, цепляясь за меня. Я разворачивалась и быстро уходила, говоря: «Пока, дорогая. Я люблю тебя. Приду после полдника». Некоторые сотрудницы, забрав Мию, держали ее на руках еще некоторое время, но многие просто ставили на пол, и тогда я, уходя, наблюдала, как моя дочь, в слезах, стучит ладонями в окно.
Отдать Мию в ясли, объединенные с домом престарелых, поначалу показалось мне неплохой идеей, поскольку с бабушками и дедушками она практически не виделась. Но теперь я дважды в день проходила через холл, где выстраивались в очередь за своими лекарствами старики, а персонал им в лицо заявлял, что от них воняет. Мне казалось, что в здании царит не столько дух детства, сколько дух скорой смерти, причем самой безотрадной, даже по сравнению с Грустным домом.
