Кухня выглядела, как всегда, за исключением пары тарелок в раковине и на столе. На барной стойке стопками лежали счета от врачей, инструкции по приему лекарств и больничные выписки. Когда Лонни позвонила сказать, чтобы я убрала в Грустном доме, то упомянула, что за хозяином ухаживает женщина из Порнодома: то ли потому, что она медсестра, то ли просто больше некому.
Одеяло на кровати было откинуто, как он оставил его, поднявшись из постели утром. Вторая половина оказалась аккуратно застеленной – еще с прошлой уборки, даже декоративные подушки на тех же местах. На простынях виднелись брызги крови. Я осторожно отвернула края и стянула углы, собрала простыни и сняла наволочки с подушек, запихнув все белье в отдельный пакет. По пути в прачечную я заглянула в хозяйскую ванную. Здесь тоже была кровь – на полу; рядом с унитазом и душем появились опоры для рук, а в ванне – сиденье.
При жизни супруга хозяина коллекционировала сувениры, которые расставляла на подоконниках в гостиной. Они много путешествовали по Центральной и Южной Америке. Она была преподавателем. Я представляла себе, как она приносит маленьких куколок и картинки, купленные ими в поездках, чтобы украсить свой кабинет или показать студентам. Возможно, она учила их испанскому.
Грустный дом выглядел как вилла для отпуска или жилище тех, чьи дети выросли, и они переехали, чтобы не тосковать среди опустевших комнат. У них было двое сыновей. Один умер, а второй жил неподалеку, но к отцу не заезжал. Я гадала, не погибли ли и жена, и сын одновременно, например, в автокатастрофе, и второй сын, не в силах пережить горе, отдалился от отца. Я сочиняла целые истории, основываясь на том, что видела в доме: на фотографиях, записках, картинке в рамке с изображением голых мужчины и женщины, держащихся за руки, с подписью «Правила дома: Экономьте воду. Принимайте душ вместе». Грустный дом, казалось, застыл в безвременье – списки дел наполовину выполнены, картины стоят в гардеробной, дожидаясь, что их вот-вот развесят. На пробковой доске на кухне до сих пор висели записки, написанные рукой жены, вот только бумага успела пожелтеть. Купить новый кран. Починить задвижку на воротах. Я представляла, как она пропалывает клумбы во дворе, потом заходит на кухню попить, записывает, что нужно сделать, и возвращается к работе. Тут же был приколот заказ на ландшафтный дизайн. Без даты.
Примерно на половине своего шестичасового рабочего дня я испустила глубокий вздох и зацепила бутылку со спреем за карман рабочих штанов. Я слегка сбрызнула тряпку водой с уксусом, чтобы протирать пыль. Взяла еще одну, сухую. На самом деле, в Грустном доме никогда не бывало грязно.
Количество лекарств в ванной, казалось, с каждым разом все росло. Я передвинула их, чтобы вымыть столешницу, прежде чем переходить к ванне. Потом подняла глаза на ту страшную полку. В первый раз я открыла крышки урн из чистого любопытства. С тех пор я не могла удержаться от того, чтобы снова в них не заглянуть – проверить, на месте ли прах. Я думала, что хозяин мог его развеять, но он продолжал его хранить. Возможно, мужчину утешало то, что они рядом с ним, прямо у зеркала, перед которым он причесывается.
На барной стойке на кухне старые фотографии постепенно скрывались за бумагами из больниц. Я высматривала на снимках подсказки, надеясь найти что-нибудь новое. Но фотографии оставались теми же: люди возле грилей с бургерами и рыбой, хозяин Грустного дома, гордо стоящий рядом с сыновьями в красно-бело-синих футболках и с ракетами для фейерверков в руках. Все улыбаются, когда их снимают, но этот мужчина просто сиял, словно ребенок, хвастающийся первой пойманной рыбой. Он всегда поступал правильно. Фотографии доказывали, что этот человек исполнил свою Американскую Мечту. И все равно он был один.
Он никогда не оставлял для меня записок или открыток. Я не рассчитывала и не ждала от него сюрпризов в виде чаевых или бонуса перед отпуском. Хоть это и может прозвучать странно, он сделал мне совсем другой подарок. Грустный дом научил меня ценить то крошечное пространство, которое мы делили с Мией, комнату, в которой мы жили. Считать ее своим домом и наполнять любовью. Хоть у нас и не было дорогих машин и виллы с видом на океан, друг у друга были мы. Я наслаждалась ее компанией, а не сидела одна в доме, полном воспоминаний. Горечь от моего одиночества и тоска по любви никуда не девались, но я была не одна. Мия спасала меня от них.
Дом Лори
Лето подходило к концу, и солнце садилось медленней, наполняя по вечерам нашу студию переливами розового, оранжевого и фиолетового, вместо беспощадной жары, от которой к утру все простыни у нас были мокрыми. Мия снова начала ложиться в девять, оставляя меня в одиночестве за кухонным столом. В такие вечера я слушала, как проезжают под окном машины и переговариваются соседские парни – дымок их сигарет просачивался к нам через открытые окна. Я сидела, слишком усталая, чтобы читать, над своим ежедневником, в попытке запомнить график с двенадцатью клиентами, у которых я убирала раз в неделю, в две или в месяц. В большинстве этих домов на уборку требовалось три часа, поэтому я успевала в два, а то и в три за день.
Будучи матерью-одиночкой тридцати двух лет с руками в татуировках, я всегда ощущала, что мы с Мией не вписываемся в местное консервативное общество. Мия могла ходить по улице в костюме мыши или в балетной пачке, с растрепанными кудрями. В магазине мы являли собой яркий контраст нарядным и ухоженным «домашним» мамам. Проходя мимо них в отделе с хлопьями, я подмечала большие сверкающие обручальные кольца на пальцах и разглядывала ребятишек, смирно стоявших друг за другом: чистеньких, аккуратно причесанных, с косичками, заплетенными с самого утра.
Одна женщина как-то, бросив взгляд в мою сторону, вдруг обрадованно заулыбалась. Я узнала в ней старую приятельницу матери, но имени не вспомнила. Она спросила, как у нас дела и где мы живем. Когда я рассказала, она поинтересовалась, ходит ли Мия в подготовительное отделение школы на Мэдисон, которую я посещала пару месяцев во втором классе, прежде чем наша семья переехала на Аляску. Я покачала головой.
– Мы немного ограничены в выборе, – сказала я, ожидая, что улыбка сползет с ее лица. – В подготовительной школе надо будет платить, а в яслях принимают пособие, которое я получаю от государства.
Я успела обзвонить местную школу Монтессори и другие частные подготовительные классы, предлагая уборку в обмен на обучение, но нигде не соглашались. Конечно, в образовательном учреждении Мия получила бы несравнимо больше, чем в своих яслях. Я пыталась восполнить этот пробел, читая ей как минимум по полчаса перед сном.
– Дневная школа Бабушки Джуди финансируется Молодежной Христианской Ассоциацией, так что они наверняка принимают пособия, – сказала женщина.
– Бабушки Джуди? – переспросила я, в третий раз пресекая попытку Мии спрятаться у меня под юбкой. Женщина ласково провела пальцем по ее щеке, но Мия тут же отвернулась, прижавшись к моим ногам, и замерла.
– Она там руководит. Вообще она и правда этим детям как бабушка, – объяснила моя собеседница. – Мои ребятишки до сих пор любят к ней заглянуть. Центр находится в одной из тех пристроек за школой. Джуди так здорово все там организовала – как будто действительно у бабушки дома.
