У меня болело сердце сильней, чем даже в те моменты, когда я видела, как ей тяжело кочевать между домом отца и моим. По воскресеньям я тратила на дорогу по три часа, чтобы привезти Мию обратно, и это всегда приносило тяжелейший стресс и переживания нам обеим. В прошлом году, когда я забирала Мию после обеда, почти всю дорогу домой она спала, измученная бесконечными походами с отцом по друзьям, которым он старался показать, как заботится о ней. Потом она начала плакать по Джейми, отчего у меня разрывалось сердце и одновременно закипала злоба в груди. Никогда я так не жалела о своем решении остаться в Вашингтоне, как в эти вечера по выходным. Бедность казалась мне тогда болотом, которое засасывало нас и отказывалось отпускать.
В последнее воскресенье перед снежной бурей Мия кричала на меня весь обратный путь: все полтора часа от паромного причала до нашей с ней квартиры. Я не знала, что произошло у них с отцом и что он ей наговорил, чтобы она так рассердилась. Она кричала тем же гортанным, каким-то животным голосом, как тогда, после операции.
– Ненавижу тебя! – повторяла она, молотя в воздухе ногами. – Я тебя убью! Хочу, чтобы ты умерла!
Ее отец пользовался любой возможностью настроить дочку против меня: говорил, что я не пускаю ее к нему и что он очень грустит, когда ее нет с ним дома. Если бы он действительно хотел проводить с ней больше времени, ему достаточно было сказать. Он даже не подумал обустроить для нее отдельную комнату. Но она этого не знала. Он лишь хотел, чтобы она стремилась к нему. Чтобы плакала без него. Когда Мие был годик, она возвращалась ко мне безутешной, и я часами держала ее на руках, бившуюся у меня в объятиях от злобы и тоски, в слезах и крике, пока у нее не срывался голос и не заканчивались последние силы. Все, что я могла сделать, – это продолжать ее держать, отчаянно желая, чтобы она никогда больше так не страдала.
Вечером снежного дня, словно оказавшись внутри стеклянного шара, я наслаждалась, сидя с чашкой чая или кофе, напротив дочки за столом, пока она, напевая себе под нос, макала кисточку в краски. Мия была слишком мала, чтобы выразить словами чувство потери, грусти, одиночества, тоски или злости, но от осознания этого мне не было легче в моменты, когда дочь выходила из себя. Инстинктивно я хватала ее в объятия, но она начинала лягаться и кричала еще сильней. Иногда я начинала кричать на нее в ответ. Стены в нашей квартире были тонкие, и соседи наверняка все слышали. В такие моменты я просто не знала, что делать. Мне не к кому было обратиться, не было родителей, чтобы им позвонить, не было консультанта или психотерапевта, на худой конец – группы поддержки для мам, чтобы посоветоваться. Я ждала, что моя дочь проявит стойкость и научится справляться с тем, как родители передают ее из рук в руки, но вместо этого она закатывала истерики. Как расценила бы «домашняя» мама, чей ребенок скандалил по совсем другим, обычным, поводам, эту ее злость?
Не то чтобы я не пыталась общаться с другими родителями. В ту осень в подготовительном классе Мии устроили что-то вроде семейной вечеринки, и я достаточно долго на ней пробыла. У большинства детей, посещавших класс вместе с ней, были родители – во множественном числе. Они столпились вокруг Бабушки Джуди, наслаждаясь оживленной беседой. Мия бегала туда-сюда с другими ребятишками, а я стояла одна; рядом со мной какие-то женщины жаловались друг другу на своих мужей. Я повернулась глянуть на них, и они поняли, что я все слышала.
– Так тяжело все делать самой! – сказала мне одна из них – та, что слушала жалобы подруги.
Я кивнула, кое-как принудив себя улыбнуться.
– А вы, Стефани, – сказала вторая, – мать-одиночка, правда же? Моя подруга только что пережила кошмарный развод – ужас, как нелегко ей пришлось! Вы не знаете какую-нибудь организацию, где могут помочь?
– Хм… конечно, – выдавила я, нервно стреляя в разные стороны глазами. Три женщины стояли вокруг стола рядом с нами, держа в руках тарелочки с морковными палочками и кусочками брокколи с соусом «ранч». Теперь они все повернулись ко мне. Официальной матери-одиночке. Я пробормотала названия пары служб по дотациям на продукты и оплату яслей.
Одна из мамаш, невысокая дама с темными подстриженными волосами и круглым лицом, фыркнула и высоко задрала подбородок.
– Когда Джека в прошлом году уволили, – сказала она, – нам всем троим пришлось переехать к моим родителям. Помнишь?
Она толкнула локтем в бок женщину, стоявшую рядом с ней.
– В той комнатке даже кроватку Джилли некуда было всунуть, пришлось ставить прямо к стене. Мы были словно бездомные. Бездомные!
Подруга говорившей кивнула, сделав печальное лицо.
– Хорошо еще, мы кое-что отложили на черный день.
Вторая мамаша кивнула тоже. Все они повернулись ко мне, ожидая ответа. Я посмотрела на тарелку Мии с чипсами и размокшим хот-догом, которую она сунула мне в руки. Мы с ней не принесли никакого угощения, поэтому я сама решила не есть. Я понятия не имела, что говорить. Что они бы сказали, увидев комнату, в которой нам с Мией приходилось жить? Я не могла дать ей дом и хорошую еду, я принимала любую помощь, чтобы продержаться. Самым неприятным в зависимости от государственных дотаций было то, что они превращались в штрафы, стоило нашей жизни немного наладиться. Если я превышала нижнюю планку доходов хоть на пару долларов, то теряла сотни в виде пособий. Из-за работы с почасовой оплатой я должна была подавать отчет о зарплате каждые несколько месяцев. Заработав на 50 долларов больше, я лишалась такой же суммы из дотации на детский сад. Иногда мне не выплачивали ее вообще. Мне не оставляли возможности накопить денег. Система держала меня в тисках, топила, не давая выбраться на поверхность.
Одна из мамочек спросила, о ком идет речь – кто развелся? – и они вернулись к своим сплетням, а я смогла потихоньку сбежать.
Может, они чувствовали себя не лучше, чем я. Может, в браке они ощущали даже большее одиночество. Может, все мы хотели чего-то и уже лишились надежды это обрести.
Я думала о приступах гнева у Мии, о том, что едва не потеряла ее в той аварии, о том, что мы ходим дома в куртках, потому что у нас нет денег на отопление. О том, как все выходные без Мии я чистила сортиры и драила полы.
В ту зиму я приняла еще одно решение и начала вести онлайн-дневник в другом формате. До этого я писала в основном о трудностях, с которыми нам приходилось сталкиваться, поскольку не знала, где еще могу о них рассказать. Время от времени там проскакивали описания моментов счастья, красоты и радости, которые бывали у нас Мией. Я решила отныне сосредоточиться на них, изменив тему блога, и назвала его Натюрморт с Мией. Мне хотелось уделять больше внимания таким мгновениям, как сейчас, когда я сидела за столом, погрузившись в собственные мысли, и смотрела, как она рисует, чтобы потом легче восстанавливать их в памяти.
Этот блог стал тем светлым пятном в моей жизни, о котором я мечтала, выходом для слов и фотографий, способом справляться со стрессами и страхами и фокусироваться на том, что я больше всего любила, – на моей дочери и на писательстве. Я фотографировала Мию, пока она, восхищенная, познавала мир. В такие минуты меня охватывало чувство, что я справляюсь даже лучше, чем хотела бы.
