Что ты делаешь сейчас?
Проснулся в полночь от стука в дверь (стоянка в Эгедсминне, голоса взошедших на борт пассажиров), закутал свою наготу в пуховое одеяло, открыл и увидел юную гренландку, смутившуюся, словно перед ней стоял не Аполлон в тоге, а голый слон. Она ошиблась дверью, идея избавления от рака с помощью сифилиса провалилась.
8.09.1979. Мы уже в Эгедсминне, на пристани торгуют мясом моржей, а нас везут на уникальную креветочную фабрику. Вокруг высятся горы самых крупных в мире креветок, их хочется всех посолить, поперчить, залить самодельным соусом (горчица + майонез, хафхаф) и надраться под песни Высоцкого… Но очень не хочется чистить, а это целая процедура: на креветку с обеих сторон налегают валики (честь изобретения принадлежит гренландскому Ньютону-рыбаку, однажды задумчиво наступившего грубым сапогом на креветку, что привело к ее вылезанию из панциря), панцирь остается, хладный труп следует по конвейеру, где его дочищают хлопотливые женские руки, далее все летит в автоматы, фасовку и заморозку.
В Эгедсминне, моя дорогая, между прочим, расположена штаб-квартира инуитов, требующих объединить эскимосов всего мира, как соединяют пролетариев всех стран. Давай поедем к ним, купим домик на скале, заведем лаек, я буду ловить рыбу и бить нерп, спокойно умру от скуки на 72 единицы в месяц (три бутылки виски, какой мизер!). Ужин на борту, воют и лают лайки, я люблю тебя, и волны стучат: и все бессмысленно, и все бессмысленно, и все бессмысленно без тебя, Танька.
9.09.1979. Сегодня последний день, вчера была прощальная пьянка, и я толкнул спич. Пожаловался, что мне, коммунисту, не давали выступать и лишили одного из важнейших прав человека, похвалил датский МИД за то, что он организовал нам такое жаркое солнце (о, остроумие партшколы!). Отметил, что сегодня, в воскресенье, день тускл, как акулий суп, но в выходные даже волшебники не работают (общий смех, переходящий в хохот). Далее превознес достижения Гренландии (чтобы и в следующий раз пригласили), порадовался, что никого из нас не избили, не искусали и не съели (beaten, bitten, eaten – куда до таких рифм Хлебникову!), правда, дипломаты – народ несъедобный (громовой хохот). Когда спичевал, каюсь, о тебе не думал, только о себе, любимом.
Потом все напились, и я признался Догу как представителю социалистического правительства Дании, что вся группа – полное говно, ибо все они несоциалисты, а что представляет собой несоциалист, вечно думающий об обогащении, всем известно. Дог кивал головой. А потом я вышел на палубу и встретил в жопу пьяного бельгийского посла, который еще и не ложился.
– Боже мой! – я даже обнял его, так он качался, – как же так? Вы и не спали?
– Майк, – он тоже обнял меня, чтобы удержаться, – знаешь, что говорила мне покойная мама? «Не торопись спать, сынок, у тебя для этого еще будет масса времени!» Вам ясно, Майк?
Ясно. Я скоро увижу тебя.
А помнишь темный лес и нашу машину после ланча в Багсверде у озера? Как вдруг появился лесник в зеленой куртке с капюшоном и, обнаружив нас, погрозил пальцем, но был деликатен и качать права не стал…
Палатка, сауна, сауна, чужая квартира, холодок опасности, стук сердца.
Ведь все бессмысленно, ведь все бессмысленно без тебя.
Глава тринадцатая
Сквозь огонь и воду и медные трубы
Москва 1980-1991
Один поток сметает их следы,
их колбы – доннер веттер! – мысли, узы…
И дай им Бог успеть спросить «куцы?»
и услыхать, что вслед им крикнут Музы.
Иосиф Бродский
Перестройку я встретил радостно, сейчас кажется, что даже слишком радостно, что лишний раз показывает зыбкость моих политических взглядов. Поддерживал я Горбачева, затем пел осанну Ельцину, однако после реформ Гайдара мой пыл поостыл, чему немало способствовало чтение русских философов вроде Розанова и Ильина. Заметим, что с людьми власти я не имел никаких контактов, хотя многим казалось, что пишу я в ежемесячнике «Совершенно секретно» по подсказке сверху. Увы и ах, но КГБ обо мне не забывал и из поля зрения не выпускал, особенно после того, как я поддержал Калугина, лишенного всех регалий.
Летом 1990 года неожиданно позвонил Геннадий Титов. Крючков вытянул его на самый верх, сделав начальником Второго главка, всей нашей всесильной контрразведки. Ну, к чему это приглашение? Явно не желание ласково обнять меня после десятилетней разлуки. Геннадий многозначительно сообщил мне, что обстановка в стране сложная, нужны консолидация и взаимопонимание в этот критический момент, и посему мы срочно должны повстречаться. Несколько ошарашенный, я взглянул на часы: стрелки тянулись к обеду, и халява за счет КГБ подоспела весьма кстати. Опасаясь попасть в занюханную консквартиру, я предложил любезный сердцу «Националь», прекрасный в шестидесятые, когда туда еще входили без взятки или обмеривающего взгляда, получали бульон в чашке с пирожком и кое-что еще. Зачем я нужен старому коллеге? Определить было несложно: я поддерживал перестройку, мой сын работал во «Взгляде», тогда главной огневой точке демократов. Беседа наша с Титовым не получилась (если не считать обеда), объятиями не закончилась и блудный сын в свое лоно не вернулся.
Перед неприкасаемым КГБ у меня были некоторые прегрешения: в феврале 1989 года, когда я принес в «Московские новости» статью «От войны разведок к сотрудничеству», где провел крамольную мысль о сокращении и КГБ и ЦРУ, мешавших растаять льдам недоверия. Там же я весело позволил себе сравнить спецслужбы с бегущими по кругу зверушками и птичками Льюиса Кэрролла, которые на вопрос «Кто победил?» хором отвечали «Мы победили!». В редакции меня долго обнюхивали, как возможного провокатора, будущая телезвезда Елена Ханга и еще одна красавица, они очень хотели, чтобы я подписал статью как сотрудник КГБ, но я поосторожничал и предпочел укрыться под «кандидат исторических наук». В начале 1990 года я запустил в журнале «Детектив и политика» шпионский бурлеск о борьбе КГБ и ЦРУ, приспособив его к театру абсурда, бурлеск вскоре поставили в Душанбе (!), бастионе свободной мысли, потом в Астрахани. В июне 1990 года во время круиза с американцами я случайно раскрыл «Красную звезду» и прочитал о лишении генерала Калугина звания и орденов за острую критику КГБ. С ним я ранее общался и на работе, и на квартире Кима Филби. Более того, когда после скандальной отставки я начал пробивать свои пьесы и явился в Ленинград для завоевания местных подмостков, Калугин не уклонился от встреч со мной, как многие тузы. Даже привел на квартиру к Георгию Товстоногову, жившему через стенку с Евгением Лебедевым (жена Лебедева-сестра Товстоногова Натэлла). Товстоногов сразу прощупал меня («Как вам последний рассказ Нагибина об инвалидах на острове Валаам?»), мы попили чайку и чего-то еще, как говорится, в воздухе долго плавали шляпы, на прощание я оставил свою пьесу, по наивности думая, что кто-нибудь ее прочитает. Познакомил меня Калугин и с известным драматургом Дворецким, который восхитился моей пьесой, обещал помочь, но дело закончилось лишь серой пьянкой у нас на московской квартире.
