— Однако…
Продолжения не последовало, и миссис Уоган произнесла:
— Может, присядете, сэр? Сожалею, что могу предложить вам только стульчак…
— Все хорошо, мэм. Но, боюсь, мне некогда рассиживаться. Фонарь, вот что. Надо повесить на бимс фонарь. Вам так будет гораздо лучше. И, должен сказать вам, что голое, эээ, ну то есть обнаженное, тьфу, открытое пламя на борту недопустимо. Это чуть больше, то есть, чуть меньше, чем преступление.
Слово «преступление» в разговоре с молодой осужденной показалось ему неловким, но миссис Уоган лишь тихим голосом, полным раскаяния, что не знала об этом, что она просит прощения и больше это не повторится.
— Фонарь пришлют немедленно. Есть у вас еще какие-нибудь пожелания?
— Если это позволительно, я бы хотела иметь при себе свою камеристку, это было бы удобно для нас обоих — а то как бы бедняжка не попала в беду. И если бы мне разрешили прогулки на свежем воздухе… если это не чрезмерная просьба. И если бы кто-нибудь сжалился и убрал крысу — я была бы весьма обязана.
— Крысу, мэм?
— Да, сэр, вон там, в углу. Мне в конце концов удалось ее стукнуть туфлей по голове, здесь кипела настоящая битва.
Джек пинком отправил труп крысы за дверь, сказав, что все будет исполнено, а фонарь пришлют тотчас же, пожелал даме хорошего дня, и ретировался. Отправив надзирателя решить вопрос со служанкой миссис Уоган, он присоединился к Стивену, который, стоя под решеткой сухарного погреба, держал за хвост злополучную крысу, и внимательно ее осматривал. Крыса была беременная, на позднем сроке, весьма блохастая, и с обилием ран, не считая последней, фатальной, от удара каблуком.
— Вот она какая, миссис Уоган, — заметил Джек. — Было интересно взглянуть на нее после всего, что про нее сообщили. А тебе она как?
— Дверь и так-то узкая, а ее еще напрочь закупорила твоя немалая туша. Так что я даму даже не видел.
— Опасная женщина, как мне передали. Угрожала то ли пистолетом премьер-министру, то ли взорвать Парламент. В общем, что-то ужасное, о чем не следует говорить громко, так что мне было любопытно взглянуть на нее. Редкой смелости особа, в этом я теперь уверен: жуткий четырехдневный шторм, а ее каюта сияет, как медный гвоздь!
— Боже, Стивен, — Джек и доктор сидели в кормовом салоне, сменив изгвазданную внизу одежду, и любовались на кильватерный след «Леопарда», белый на ярко-синем, — видел ли ты когда-либо более жуткий бардак, чем нынче в форпике?
Джек был в отчаянии, как только он вспоминал о форпике, его грызла мысль о том, что он не справляется со своими обязанностями: камеру не следовало встраивать так, чтобы ее могло затопить, а высокое основание, на котором она была надстроена, сработало, как дамба — теперь это было очевидно. Но, по крайней мере, теперь так же очевиден был и простой способ исправить ситуацию. И ему следовало бы требовать отчетов от суперинтенданта. Хотя тот и не обязан был отчитываться чаще раза в неделю, и еще до выхода из Спитхеда было ясно, что тот за фрукт — все равно надо было требовать отчетов. А сейчас этот злосчастный злобный надутый индюк мертв, а, значит, Джеку надо взвалить ответственность за узников на неграмотных полоумных надзирателей — или взять ее на себя. И тогда, пойди что-нибудь не так — на него обрушится гнев не только адмиралтейства, но и флотской коллегии, транспортной коллегии, отдела снабжения, военного министра, министерства по делам колоний, министерства внутренних дел… И еще не меньше полудюжины сановных туш — и все потребуют отчетов по счетам, ваучерам, квитанциям; посыплются выговоры офицерам — за перерасходы сумм, и нескончаемая официальная переписка.
— Нет, — отозвался Стивен, вспомнив все виденные им тюрьмы, — не видел. — В испанских тюрьмах было так же грязно, в подземных казематах Лиссабона было не менее мокро, но их хоть не швыряло во всех направлениях. Там можно было умереть от истощения и еще от кучи разных болезней, но не от морской болезни (позорнейшая смерть). — Точно, не видел. И сдается мне, что теперь, когда их врач окончательно и бесповоротно мертв, мне придется заботиться об их здоровье. И мне необходим второй помощник.
Как врачу на корабле четвертого ранга, Стивену были положены два ассистента. Несколько вполне квалифицированных специалистов, включая недавних сослуживцев, обращались к нему, ибо доктор Мэтьюрин не был обделен вниманием коллег. Его «Соображения об улучшении корабельных лазаретов», «Мысли о профилактике болезней, свойственных морякам», «Новая методика надлобковой цистотомии» и «Трактат о путях заражения лихорадкой» были прочитаны от корки до корки всеми мало-мальски смыслящими хирургами королевского флота, вояж с ним означал профессиональный рост и карьерные перспективы в дальнейшем. А то, что он служил под началом Счастливчика Джека Обри, обещало неплохие призовые суммы: помощник судового врача «Боадицеи», например, уволившись со службы, на свою долю призовых купил практику в Бате, и уже держал собственный выезд. Но верный принципам конспирации, предостерегавшим от обзаведения доверенными слугами, Стивен никогда не брал дважды одного и того же помощника. В этот раз он не только отклонил предложения тех, кого знал, но и вообще решил ограничиться одним человеком, Полом Мартином: отличным анатомом с Нормандских островов, рекомендованным Стивену его другом по «Отель Дье» Дюпютреном. Мартин, будучи подданным Короны (точнее, герцога Нормандского), большую часть жизни провел во Франции, где и опубликовал свой «Оссибус» — работу, что произвела фурор среди разбиравшихся в костях по обе стороны Ла-Манша. По обе, ибо, несмотря на войну, наука по-прежнему не знала преград — и Стивен тоже был приглашен обратиться к учащимся Парижского Института. Путешествие было разрешено обоими правительствами, и состоялось бы, если б не история с Дианой Вильерс и еще некоторыми до сих пор не решенными обстоятельствами.
— Капеллан. Капеллан, как ты выражаешься, мог бы стать подкреплением. Я знавал священников, неплохо изучивших медицину, которые могли прекрасно помочь хирургу в бою. Не только псалмами и наставлениями, так что — а ведь и хирурги не бессмертны — и они были бы вполне полезными членами экипажа. Поэтому меня всегда удивляло твое нежелание иметь их на борту. Я не беру в расчет варварские предрассудки слабых разумом насчет кошек, покойников и священников на борту — ты им не подвержен.
— Вот что я тебе скажу, — тон Джека был мрачен, — я уважаю духовенство, конечно, и Христово учение, но я не могу убедить себя, что священник уместен на военном корабле. Ну, хоть взять это утро… В воскресенье на службе он бы увещевал относиться друг к другу как братья, не сотворить зла ближнему, ну, ты понял. Мы все говорим «Аминь» и «Леопард» идет дальше — со всеми этими людьми в кандалах в дерьмовой дыре в носу. Но это только о том, что раскрылось мне этим утром, а вообще говоря, довольно странно, почти ханжество — призывать команду военного судна, готового к бою, возлюбить врагов своих и подставить другую щеку. Черт возьми, да все мы, до последнего матроса, тут затем, чтобы снести с поверхности моря любого врага, которого сможем. Если команда уверует всерьез, то где будет дисциплина? А если не уверует — это насмешка над святыми вещами и прямой путь в пекло. Поэтому я предпочитаю читать им Свод законов Военного времени или рассказывать об их долге. На мне нет стихаря и прочей мишуры, так что меня нельзя понять превратно.
