Она попыталась улыбнуться, и ответила:
— Возможно, это всего лишь эффект от неаполитанских бисквитов, сэр. Я, должно быть, съела уже тысячу штук.
— Одни только неаполитанские бисквиты? Вас что, совсем не кормят?
— О да, но, надеюсь, я скоро привыкну. Пожалуйста, не подумайте, что я жалуюсь…
— Когда последний раз вы ели нормальную еду?
— Ну, довольно давно. На Чарльз-стрит, думаю.
Не поведя и бровью на слова «Чарльз-стрит», Стивен резюмировал:
— Диета из одних неаполитанских бисквитов — так вот откуда эта желтизна. — Он вынул из кармана сухую каталонскую колбаску, очистил ланцетом, и спросил: — Вы ведь голодны?
— О боже, да. Возможно, это все морской воздух.
Стивен начал давать ей кусочки колбасы, советуя жевать получше, и заметил, что Луиза вот-вот снова расплачется. Она тихонько отдавала некоторые кусочки собаке, а те, что отправляла в рот — проглатывала с трудом. Над трапом по левому борту появилась голова Баббингтона: он, покачиваясь, якобы высматривал своего пса. «Найдя» его, он влез на полуют и обратился к любимцу:
— Ну, Поллукс, пошли, не надоедай. Он не пристает к вам, мадам?
Но миссис Уоган, глядя вниз и в сторону, лишь тихо ответила:
— Нет, сэр.
Баббингтон, под холодным огнем взглядов Стивена, вынужден был отступить с занятой позиции. Тернбулл, последовавший за ним, оказался в лучшем положении: он привел боцманмата и квартирмейстера «для работ с кормовым флагштоком». Но, не успев отдать еще первый приказ, он вдруг заревел:
— Вы, сэр! Какого черта вы тут делаете? — на молодого человека, что бегом поднимался на полуют, лучась довольством. Выражение лица молодого человека моментально изменилось, он остановился.
— Прочь! — завопил Тернбулл, — Аткинс, поддай ему!
Боцманмат бросился вперед, подняв ротанговую палку, он успел нанести один или два удара и молодого человека как ветром сдуло.
Такая суровость была не в новинку Стивену, но он повернулся взглянуть, как на это среагировала миссис Уоган. К его изумлению, она порозовела, всякая желтизна ушла с лица, повернутого к горизонту за кормой, и, когда он вновь заговорил с ней, он почувствовал столь же удивительное изменение настроения: яркие глаза, очевидный подъем духа, внезапную разговорчивость. Женщина безуспешно пыталась скрыть взрыв положительных эмоций, овладевших ею. Не скажет ли доктор Мэтьюрин, как называется вот эта веревка, а мачта вон там, а вон те паруса? О, как много он знает, ну да, он же моряк. А можно у него попросить еще кусочек, малюсенький, той чудесной колбасы? Временами она пыталась сдержаться, но слова все текли и текли из нее, складываясь в не всегда связные предложения.
— Лучше нам уже сойти вниз, — заметил доктор, и, хотя в этих словах не было ровным счетом ничего забавного, миссис Уоган рассмеялась в ответ, захлебнулась смехом, снова и снова, так заразительно, что он почувствовал, как губы его сами собой растягиваются в улыбку.
«Нет-нет, — сказал он сам себе, — это не истерия, это не визгливо-напряженный истерический смех».
Встретившись с ним взглядом, женщина собралась, посерьезнела, и спросила:
— Не сочтите за нескромность, сэр, но правильно ли было класть колбасу в карман — такую жирную, и в такой хороший мундир?
Стивен глянул вниз: так и есть, идиот денщик отложил для сегодняшнего обеда его лучший мундир с золотыми галунами, а теперь на боку была широкая жирная полоса.
— Не заметил, — Стивен попытался отряхнуть жир рукой, — это был мой лучший мундир.
— Может, завернуть ее в носовой платок? У вас есть платок? Вот, держите и расправьте его.
Она вынула из-за корсажа носовой платок, плотно обернула им колбасу, завязала кончики, и с умоляющей интонацией произнесла:
— Не лучше ли, сэр, если я понесу ее? Было бы просто безобразием засалить мундир еще сильнее, но, уверена, мелом можно исправить дело.
Мелом? — переспросил Стивен, с сожалением рассматривая мундир. И тут же встрепенулся:
— Идемте, идемте! Нельзя терять ни секунды. Видите, часовые вышли вперед. Через две минуты ударят сбор, наше время истекло.
Стивен потащил даму к трапу, и тут озорной порыв ветра, завихрившийся на кормовой надстройке, поднял ее юбки. Однако в этот момент все взоры на квартердеке, как и положено, были устремлены вперед, туда, где стоял, прислонившись к релингам наветренного борта, Джек.
Совладав, наконец, с юбками на нижних ступеньках, она спросила:
— Но как же колбаса, сэр? — но Стивен только поднес свой палец к ее губам.
Он повел ее вниз, поучая, что она никогда не должна открывать рот на квартердеке, когда там присутствует тот высокий джентльмен, капитан; что она должна доесть колбасу; и что ей придется постараться приспособить свой желудок к корабельной еде, «питательной, хоть и грубой, и вполне аппетитной для непредвзятого разума» — и поспешил на свое место по расписанию, а над его головой раскатывалась барабанная дробь.
Высокий джентльмен выглядел еще выше, когда Стивен с виолончелью вошел в каюту.
— А, это ты, Стивен, — воскликнул он, и его суровая физиономия просветлела.
— А я думал, Тернбулл. Прости, я на несколько минут отлучусь, надо поговорить с ним. Можешь взять дневник Гранта в кормовой галерее, тебе будет интересно — там речь идет и о птицах.
Стивен взял тонкую книжицу, исписанную мелким почерком, и устроился на качающемся стуле на нависающем над морем балконе. Это было описание вояжа шестидесятитонного брига «Леди Нельсон» из Англии к мысу Доброй Надежды и далее к Новой Голландии через Бассов пролив, под командованием лейтенанта Джеймса Гранта. Плавание состоялось в 1800 году, и заняло 11 месяцев.
Время от времени до него долетал голос Джека, точнее, капитана — холодный, сухой, властный. Капитан не повышал голос, и все равно, в нем чувствовалась сила, сила тарана. Мистер Тернбулл не плавал с капитаном Обри до этого, и сначала пытался защищаться от обвинений в грубости, некомпетентности и неджентльменском поведении, но скоро затих. Его крайне раздосадованный командир продолжал втолковывать ему: только дурак орет, бьет или оскорбляет матроса за незнание своих обязанностей, если этот матрос их, очевидно, и не мог знать, так как стал матросом прямо в море. Что настоящий офицер должен знать имена всех матросов своей вахты. Что можно обращаться к тому же Хирепату хотя бы «вы, сэр». И что джентльмен не использует бранных слов, когда в пределах слышимости находится дама, и что даже портсмутские хамы имеют лучшие манеры.
— Дисциплина и хороший корабль — это одно, хамство и плохой корабль — другое. Матросы всегда уважают офицера, если он хороший моряк, без всякого битья. Но как вы, мистер Тернбулл, можете рассчитывать на их уважение, если верхние паруса натянуты так, как они были натянуты нынче днем?
