— Да, сэр.
— И в интервалах, разве не было тяги? Она не возвращалась?
— Нет, сэр, после полного отказа этого не случилось. Опиум снова стал моим старым проверенным другом. Я мог обращаться к нему, когда хотел, или воздержаться. Если бы у меня имелся запас сейчас, я бы использовал его в качестве воскресной слабости и чтобы вынести скуку проповедей мистера Фишера: те протекали бы как приятное цветное дуновение, поскольку, несомненно, вы знаете, опиум проделывает странные трюки со временем, или, скорее, с его восприятием. Я также покурил бы в данный момент, чтобы смягчить страдания от сложившегося недопонимания между Луизой и мной. Мне причиняет сильную боль мысль о ее подозрении в том, что я настолько неделикатен и навязываюсь ей. И еще большую боль причиняет воспоминание, когда во внезапной горячке я накинулся с неистовыми упреками, довольно несправедливо обвиняя ее в моей жажде простой доброты и привязанности, и оставил Луизу в слезах. Как она будет в дальнейшем выносить мою компанию, не могу даже представить.
— Возможно, мистер Хирепат — сказал Стивен, — если вы сейчас вернетесь, признаете свою вину и отдадитесь на ее милость, то может быть, в интимной обстановке ее каюты, обретете прощение. Вот ключ. Прошу, не забудьте вернуть его завтра: он будет в вашем распоряжении, когда пожелаете. И может, вы сочтете разумным, мистер Хирепат, никогда, ни при каких обстоятельствах, никому не рассказывать об этом разговоре. Ничего не разозлит женщину сильнее, даже явные измены. Я не расскажу никому.
В своем дневнике Стивен написал:
«Больше всего я поражен тем, что М. Хирепат рассказал о возобновлении приема наркотика. Он самый умный и, убежден, самый правдивый человек, и полагаю, я могу последовать его примеру. Красота миссис Уоган, ее милые манеры, и, прежде всего, невообразимо волнующий смех, в последнее время пробудили мое половое влечение. Я поймал себя, что пялюсь на ее грудь, ухо, шею, и, безусловно, слишком часто. Я убежден, и налицо тот факт, что моя борода пала жертвой ее очарования. Несомненно, долг ведет меня к лаудануму и, таким образом, к целомудрию. Я доволен Хирепатом: мы завтра должны обедать с Джеком. Как отнесется он к молодому человеку?».
Капитан Обри почти не обратил на молодого человека внимания, и довольно откровенно заметил Стивену:
— Я не хочу критиковать твоего юного помощника, Стивен, но тебе не кажется, что следует держать его подальше от бутылки? Он не устойчив к алкоголю, это не для него. Ведь не больше трех бокалов, поскольку я точно не выпил больше него, а Хирепат уже собрался спеть «Янки Дудл». «Янки Дудл», на королевском корабле, клянусь честью!
Стивену нечего было ответить. Так и есть, Хирепат, бледный, напряженный, даже измученный, как от долгого тяжелого труда, вел себя странно: беспричинно смеялся, щелкал пальцами, таинственно улыбался, часто отвечал невпопад и даже говорил, когда его не спрашивали. Вообще, веселился не ко времени, вел себя игриво и выказывал намерение спеть без разрешения. Стивен сменил тему:
— Эта метка булинь-шпрюйта, Джек: где её найти?
— Имеешь в виду сетка бушприта, там, где призрак?
— Нет ничего более некультурного, чем показное исправление очевидного lapsus linguae
[30]: конечно же, я имел в виду сетку бушприта.
— Я покажу тебе, — сказал Джек и повел Стивена вперед, на нос, бушприт и далее, к эзельгофту, где усадил его на лисель-спирт.
— О, о, это самое восхитительное место в мире, — вскричал Стивен, когда осторожно обернулся: он сидел там, балансируя высоко, но не слишком, над морем, далеко впереди корабля, далеко впереди примечательного носового буруна, оглядываясь на «Леопард», постоянно двигающийся вперед, сияющую пирамиду парусов, он сам, несущийся вперед по еще непотревоженной воде. — Я восхищен. Я мог бы смотреть на это вечно!
Когда Стивен пришел в состояние что-либо услышать, Джек махнул рукой в сторону перта, и свисающей сетки, — воодушевленная команда, нечего сказать!
— Так значит, здесь обитает призрак, — произнес Стивен. — Если бы ты сказал нимфа или даже дриада, это было бы более подходящим. Сегодня вечером, брат, ты должен привести меня сюда снова с парочкой синих бенгальских огней. У меня есть бутылка святой воды. С ними я уделаю призрака, поскольку все это совершенно безумный бред, который, несомненно, находится в компетенции доктора.
— Ночью? — спросил Джек.
— Как только стемнеет, — отозвался Стивен, поглядел на Джека и спросил, — брат мой, ты, несомненно, не настолько глуп, чтобы верить в призраков?
— Нисколько. Я удивлен, что ты предположил такое, но так случилось, что сегодня ночью я сильно занят, и, в любом случае, мне пришло в голову, что, поскольку, как ты сам сказал, это — вопрос медицины, то Хирепат однозначно подойдет намного лучше.
Когда на рассвете Джек в ответ на стук в дверь выбрался из своей кровати, а его мозг, вырванный из грёз о мягкой и податливой миссис Уоган, сообщил, что раз ветер не изменился, курса «Леопард» не менял, а к парусам не прикасались, то, должно быть, этот проклятый призрак снова откалывает свои шуточки. Но во вспышке озарения, случившейся за те два шага, что отделяли кровать от двери, воспоминания скорректировались, предложив яркое видение Стивена, его синих бенгальских огней и святой воды, уделывающих призрака к вящей радости команды, особенно папистов (добрая треть матросов), неразборчивый сердитый крик мистера Фишера, вероятно тихий и неудачный ответ Стивена, спокойное поведение матросов, посланных к сетке бушприта несколько мгновений спустя.
— Доброе утро, мистер Холлс, — поприветствовал Джек мичмана.
— Доброе утро, сэр. Вахта мистера Гранта, и корабль слева по носу.
— Спасибо, мистер Холлс. Я буду на палубе.
На палубе Джек и остался: только в штанах, длинные волосы развевались. Он перегнулся далеко через наветренный борт. А вот и корабль, почти кормой к ним, но достаточно развернутый, чтобы были видны все три мачты. Его марсели, казались розовыми в лучах восходящего солнца.
— Брам-фалы, — прокричал он. — Наветренные брасы. Паруса на гитовы, давайте, давайте. Тяните бык-гордень. — Потом сердито зашептал, обращаясь к лейтенанту. — Ради Бога, мистер Грант, разве вы не знаете, что в таких случаях нужно убрать брамсели? — А затем громко, очень громко: — Свистать всех наверх, к повороту!
— Чертова старая баба, — произнес Джек, протискиваясь сквозь спешащих моряков, швабры, пемзы и ведра, загромоздившие палубу, и как мальчишка взлетел на грот-марс. — Пара минут, и меня обнаружат.
Первая вещь, которую знал капитан корабля, находящегося в крейсерстве: если это возможно, следует все видеть и оставаться незамеченным, или, по крайней мере, обнаруживать первым. Вот почему приказы на борту «Леопарда» предписывали удвоить наблюдателей и посылать их наверх перед рассветом: использовать преимущество драгоценного утреннего отблеска. Если бы брамсели исчезли в нужный момент, то «Леопард», возможно, прошел бы незамеченным. Даже сейчас неизвестное судно, быть может, не заметило их — «Леопард» двигался далеко к западу, где еще держалась ночь и висела дымка.
