— Что там по поводу капитанской головы, что не в порядке?
Стивен взглянул на него.
— В мои обязанности не входит обсуждать недуги моих пациентов, и если бы разум капитана как-то пострадал, я был бы последним, кто рассказал об этом. Но, поскольку это не так, я могу сказать вам, что капитан Обри, хотя и ослаб от потери крови, но по интеллекту превосходит любых двоих из здесь присутствующих. Нет, любых троих или даже четверых. Черт вас дери, сэр, — воскликнул он, — к чему эти расспросы? Ваши манеры возмутительны, как и ваш вопрос. Вы наглец, сэр.
Он быстро шагнул вперед, и Фишер, потрясенный, отступил. Фишер принес извинения за нанесенное оскорбление — он не имел в виду ничего плохого — естественная забота подтолкнула к невежливости, и он охотно берет свои слова обратно. На этом он обогнул стол и поспешно покинул кают-компанию.
— Молодец, доктор, — сказал капитан Мур. — Я люблю людей, которые могут укусить, если им досаждают. Давайте выпьем по стаканчику грога.
Стивен перевел холодный взгляд на морского пехотинца, но, хотя доктор и провёл трудную ночь с большим грузом ответственности, а тревога за Джека ожесточила его, круглое красное добродушное и доброжелательное лицо Мура вызвало у Стивена ответную улыбку.
— А почему бы и нет, — отозвался он. — Я был слишком вспыльчив, чересчур вспыльчив.
— Нужно отметить, — сказал Мур, допивая стакан, — на мгновение мозги Хозяина были не в порядке, и неудивительно, если учесть удар по голове, который он получил. Можете мне не верить, но когда я воскликнул «возрадуемся же победе», он ответил, что не видит никакой радости вообще. Капитан пятидесятипушечника не видит радости в потоплении семьдесятичетырехпушечника! Очевидно, в тот момент он был не в себе. Но сказать поэтому, что его разум помутнен…
Дверь открылась, впустив порыв морозного воздуха. Ввалился Тернбулл и потребовал чего-нибудь погорячее. Он был облеплен снегом, который щедро разбрасывал по кают-компании, отряхивая плащ от налипших кусков.
— Вы не поверите, пошёл снег, — сообщил он. — Полфута на палубе и быстро прибывает.
— Что с ветром? — спросил Баббингтон.
— Постепенно стихает, а снег удивительным образом уменьшил волнение. Сначала пошел дождь, который затем превратился в снег. Разве это не удивительно?
Из своей каюты вышел Грант, и Тернбулл сообщил ему, что пошел снег.
Сначала шел дождь, но теперь уже полфута снега на палубе, а ветер и волнение удивительным образом уменьшились.
— Снег? — переспросил Грант. — Когда я был в этих водах, то никогда не спускался к югу от тридцать восьмой широты, а там снега не было. В сороковых же лишь сильные ветра, шторма и гибель. Поверьте, я говорю исходя из тридцатипятилетнего опыта: благоразумный капитан никогда не пойдет южнее тридцати девяти градусов. А выше снега вы не найдете.
Стивен не нашел снега и на сорока трех градусах, когда вышел на палубу рано утром, но было очень холодно, и он не стал задерживаться дольше нескольких минут, необходимых, чтобы увидеть, что у волн, хотя и больших, нет бурунов, небо низкое и темное, облака равномерно и неспешно по нему плывут, и что альбатрос на правой раковине — совсем молодая птица, возможно, двух- или трехлетка. Стивен повернулся, чтобы идти в кормовую каюту, и, повернувшись, увидел в люке голову поднимающегося Хирепата. Майкл заметил его и, изменившись в лице, отпрянул назад.
Стивен про себя вздохнул. Хирепат ему нравился, и он сожалел о спровоцированном и необходимом предательстве этого молодого человека, и его последующих страданиях. Но на дальнем конце поручня обнаружилось дружелюбное лицо: открытая, приветливая улыбка.
— Доброе утро, Баррет Бонден, — произнес он. — Чем занят?
— Доброе утро, сэр. Новыми кранцами для бизани. Прекрасное ясное утро для этого времени года, сэр.
— Я нахожу, что оно неприятно холодное и промозглое, а ветер — пронизывающий.
— Ну, может быть, немного прохладный. Кобб говорит, что чует лед. Он был китобоем, а они могут учуять лед издалека. — Оба посмотрели на Кобба, и китобой покраснел, низко склонившись над своим кранцем.
«Лед», — подумал Стивен, входя в кормовую каюту. — «И возможно, огромные южные пингвины, ушастые тюлени, морской слон… Как бы я хотел увидеть гору льда, плавающий остров».
— Киллик, доброе утро, как он?
— Доброе утро, сэр: ночь прошла хорошо, настолько спокойно, насколько можно ожидать.
Возможно, ночь и прошла спокойно, но Джек все еще казался замкнутым и отстраненным: несомненно, у него прилично болела голова. Тошнота наличествовала точно — капитан так и не прикоснулся к обильному завтраку, что приготовил Киллик. Но Стивен был доволен состоянием ноги, а когда Джек заявил о своей решимости присутствовать на палубе при полуденном наблюдении, Стивен согласился, только настоял, что должна быть надлежащая поддержка, и шерстяная поддевка.
— Ты также можешь принять мистера Гранта, если захочешь, — прибавил он. — Несомненно, ты жаждешь узнать состояние корабля, но лучше бы говорить негромко и сохранять спокойствие, насколько это возможно.
— Ох, — отозвался Джек, — я послал за ним, как только проснулся, и спросил, какого дьявола он изменил курс без приказа. Стрелка, — неосторожно кивнув на компас, подвешенный над его кроватью, Обри поморщился от боли, — указывала на норд-ост, а затем норд. Можно подумать, будто я погиб в сражении. Я быстро убедил его в обратном… Что за громкий голос слышен? Осмелюсь предположить, что у его матери голос был как иерихонская труба. Ну что там?
— Мистер Байрон, сэр, — произнес Киллик, — спрашивает разрешения доложить об айсберге с наветренной стороны.
Джек кивнул, и снова поморщился. Когда вошел Байрон, Стивен поднялся, приложил палец к губам, и вышел из комнаты. Молодой человек, соображающий быстрее мистера Гранта, прошептал:
— Айсберг с наветренной стороны, сэр, если вам будет угодно.
— Очень хорошо, мистер Байрон. Как далеко?
— В двух лигах, сэр, на вест-зюйд-вест полрумба к весту.
— Ясно. Прошу приглушить склянки, они отдаются прямо у меня в голове.
Приглушенный колокол так и звонил весь день, на корабле установилась кладбищенская тишина, да такая, что те, кто находились рядом с люками, могли отчетливо слышать хныкание младенца миссис Босуэлл в кубрике.
Хныкание утихло, когда девочка уткнулась красным, сморщенным личиком в коричневато-жёлтую грудь матери.
— Вот, бедный сладенький ягненочек, я вернусь за ней через час, — сказала миссис Уоган.
— А вы ладите с этими маленькими созданиями, полагаю, — сказал Стивен, провожая Луизу обратно в ее каюту.
— Я всегда любила детей, — отозвалась та, и казалось, собиралась продолжить.
После паузы, в течение которой ничего не произошло, Стивен произнёс:
