— Удивительное, — кивнул доктор. — Всё же можно сказать, что жизнь — это хитросплетение удивительных совпадений: к примеру, только мы решим перейти дорогу, тут же появляется редкий экипаж, запряжённый шестёркой. Хотя и кажется невероятным, но факт остаётся фактом. А эта лысая голова принадлежит месье де Талейран-Перигор, — Стивен снял шляпу и лысый мужчина повторил этот жест. — Совпадения бывают просто невероятные — в тот самый миг, когда мы будем входить во двор усадьбы Ламота, это здесь недалеко справа — не вляпайся в ту кучу, Вильерс, — какой-то купец может заходить в свою контору в Стокгольме, а Джек Обри — седлать лошадь для охоты на лис.
Хотя если поразмыслить, Джек вряд ли бы стал охотиться на бедняжку лису в это время года, но общая идея должна быть понятна. Ты можешь возразить, что абсолютное большинство совпадений остаётся незамеченным, и это конечно же правда. Но они происходят постоянно, и в то мгновенье, когда я собираюсь постучать в дверь, какой-то бедняга в Китае испускает последний вздох.
***
Джек конечно же не охотился на лису, но и вправду седлал лошадь — принадлежащую отцу могучую серую кобылу, — намереваясь доехать до Блэндфорда и сесть там на почтовый дилижанс до дома. Генерал Обри показался лишь украдкой, поддерживаемый под руки парой краснолицых пузатых парней. Остальные безучастно наблюдали за сценой прощания из бильярдной.
— Ты ещё здесь, Джек? — спросил генерал. — Стоит поспешить. Счастливого пути и не порань кобылу удилами.
Обри-старший никогда не был большого мнения о способностях сына в обращении с лошадьми.
— Давай же, Джонс, давай, Браун, — прокричал он своим товарищам. — Мы должны вернуться к работе. Передавай привет жене и отпрыскам, — добавил он, коротко бросив через плечо, словно вдруг вспомнив.
Миссис Обри, мачеха Джека, не показалась вовсе: когда генерал нашёл её на маслобойне и женился, эта энергичная юная особа поклялась, что став леди, никогда не станет подниматься раньше полудня. И уж этой-то клятве она была верна очень строго.Джек уехал не оглядываясь. На душе скребли кошки, и вовсе не из-за здоровья отца, так как старик оправился от болезни столь же стремительно, как и слёг, а его энергия не пострадала вовсе, но скорее из-за странного, хитрого и коварного выражения лица родителя, как и лиц его товарищей. Это были политики или люди из Сити, а может быть и всё вместе. Джек точно не знал их взглядов, хотя было очевидно, что главный интерес составляли деньги: основные темы разговоров — консоли, омниумы[7] да индийские акции. Но даже не будь у него недавнего опыта общения с финансистами, он бы не поверил им ни на грош. Вулкомб-хауз никогда не отличался тем, что под его крышей безукоризненно следовали нормам поведения и морали, особенно после смерти первой миссис Обри, матери Джека. Генерал водил знакомства с множеством мотов, выпивох и игроков, так что заботливые деревенские матери не стремились отправить своих дочерей в этот дом на работу. Но Джек не мог припомнить, чтобы когда-то на порог пускали таких как эти Джонс и Браун. Их радикальные взгляды были ненавистны Джеку, а сами парни казались вульгарны, крикливы и нахальны. У них не было представления о родине. Их уверенный и нахрапистый подход был совсем не тем, что он ожидал увидеть дома. Иные из политиков вроде и ценят гуманность, но грубы и жестоки со своими лошадьми и собаками, а также оскорбительно обращаются с прислугой. В манере этих типов говорить и одеваться сквозило нечто большее, что сложно было описать словами. Конечно, для генерала союз с ними был выгоден. Много воды утекло с тех пор, когда он в последний раз занимал у Джека деньги, а недавно начал расширять Вулкомб до весьма амбициозных масштабов. Вероятно, именно это печалило Джека больше всего. Двести лет назад, только построенный, его родной дом, от души украшенный красным кирпичом с большим числом фронтонов, пролётов и высоких спиральных каминных труб, без сомнений был вульгарным и бросающимся в глаза строением. Но ни один Обри со времён Джеймса не был отмечен особым вкусом по части палладианизма,[8] как впрочем любым вкусом относительно архитектуры вообще, так что местечко чудесным образом расцвело. Теперь, с декоративными башенками и нелепыми подъёмными окнами, оно снова начало привлекать взгляды, будто пошлость новых товарищей заразила разум и самого генерала.
Внутри оказалось ещё хуже. Панельная обивка, старая, тёмная и конечно же, очень неудобная, но прослужившая ни одно десятилетие, была содрана, а её место заняли обои и позолоченные зеркала. Комната Джека уже исчезла и лишь неиспользуемая библиотека, с производящими большое впечатление ни разу не открывавшимися книгами и благородным отштукатуренным резным потолком, смогла избежать этой участи. Он провёл там несколько часов, полюбовавшись, кроме всего прочего, на первое ин-фолио Шекспира, позаимствованное Джеком Обри-предком в 1623 году у кого-то, но так никогда не прочитанное и не возвращенное владельцу. Но даже библиотека была обречена. Казалось, из дома вознамерились сделать фальшивку — древний фасад и никчёмное модерновое нутро: на вершине холма, где он обычно в последний раз оглядывался назад (так как Вулкомб располагался в промозглой низине, вытянутой на север), Джек направил свой взгляд прямо в противоположную сторону, на Вулхэмптон.
Но и там радоваться было нечему. Спустившись в деревню, он проехал мимо школы, которую посещал ребёнком и где впервые узнал, что такое влюблённость, если не сказать больше: в то время учительнице помогала племянница, весьма милая цветущая девочка, хотя и веснушчатая как дрозд, и юный Джек сразу потерял голову — таскался за ней как щенок и угощал ворованными фруктами. Наследница своей тётки, в окружении учеников,она и сейчас была здесь: притворно улыбающаяся старая дева, все такая же веснушчатая, нелепая и покрытая морщинами, но отчаянно молодящаяся, с плохо покрашенными волосами и в видавшем виды платье. Она спросила о самочувствии генерала и сказала, что капитан Обри — скверный мальчишка, раз не зашёл выпить с ней чаю. С её слов, Джек поступил чудовищно, но в этот раз прощён — она бы простила нашим морским волкам всё что угодно.
Ему стало грустно, и он повернул лошадь направо, на редко используемую узкую дорожку недалеко от зерносушилки и шедшую дальше через поля по горной тропе прямо в Блэндфорд, типичную деревушку, где непременно увидишь колосящиеся поля, прячущихся в стогах сена зайцев и куропаток и леса, знакомые с самого детства. При всём желании, Джека нельзя было назвать интровертом, да и жизнь складывалась так, что особого времени для самокопания не оставалось, но, неспешные и грустные мысли о возрасте, смерти, тлене, переменах, немощи и увядании преследовали его даже в экипаже на пути по большой дороге. «Вероятно, я и сам старею», — размышлял он, по диагонали вытянув ноги. — «Должно быть, ведь я определённо чувствовал себя молодым с той девицей в Галифаксе, а это исключение, которое подтверждает правило». Джек не думал о ней уже давно и какое-то время не мог вспомнить её имя. Но прекрасно помнил взаимную страсть, пять раз охватывавшую их, и хотя умом не одобрял собственного поведения — делить постель с незамужней женщиной чертовски глупо и, надо полагать, аморально, но из раза в раз отходил ко сну с самодовольной ухмылкой, которую на лице другого мужчины счёл бы просто гнусной.
