— Вот она — жизнь настоящего мужчины, — заметил Джек Стивену, заглушая разносящееся по всей Гельголандской бухте эхо очередного залпа.
— Конечно, сложность конструкции даже судна с таким количеством мачт, как у этого, со всеми этими верёвками и парусами, к которым они крепятся — просто ничто по сравнению с трудностями жизни на суше, — поднимая воротник, ответил Стивен.
Он неоднократно замечал, что Джек становится в море другим человеком, более важным, способным одинаково ловко справляться со странными неожиданными ситуациями и ежедневными рутинными делами, и конечно же, более счастливым, однако никогда эта разница не бросалась в глаза так, как в этот раз. Со стороны Северо-Фризских островов налетело облако мелкой мороси, из-за коротких перекрёстных волн за наветренным бортом квартердека время от времени продолжали вздыматься тучи брызг. Совершенномокрое, но испускающее свет не хуже восходящего солнца лицо Джека сияло над купленным в спешке куцым бушлатом.
— Вероятно, это в какой-то степени связано с особой простотой нашей диеты, которую мы вынуждены блюсти, и с тем, что трапезы следуют с определёнными интервалами. В то время как на суше пища зачастую принимается сообразно желанию, когда желудочные соки ещё недостаточно активны. Но нет сомнений, что более важным фактором на берегу является присутствие противоположного пола, активизация аппетитов иного рода и наличие целого букета социальных и даже моральных ценностей.
— Ну да, — промямлил Джек. В этот самый момент он вытягивал шею, пытаясь разглядеть салинг фор-стеньги, так что мыслями был далеко. — Мистер Роуботем, — прокричал он мичману на подветренном борту, — отправляйтесь на салинг фок-мачты, передайте мистеру Ягелло мои наилучшие пожелания и скажите, что я бы хотел с ним поговорить как только он освободится. И вот что, мистер Роуботем, проследите, чтобы он спускался через «собачью дыру», вы меня слышите? Никаких проказ, никакого скольжения по бакштагам.
— Да, сэр! Так точно, сэр! — гаркнул мистер Роуботем и ринулся вверх по такелажу с той же скоростью, да и почти с той же грацией, что кошачий лемур его кузины.
— Прошу прощения, — сказал Джек, — но я просто не могу позволить этому литовцу находиться на такой высоте, у всех над головами, с его-то раненой рукой. Он не слишком удачлив и непременно свернёт себе шею.
Действительно, Ягелло уже падал за борт, угодив в незалатанную прореху в сетке для гамаков, откуда его со смехом вытащили, удачно бросив лаглинь. В тот единственный раз, когда палубный люк остался открытым, он умудрился в него провалиться, не пострадав лишь из-за того, что упал на груду пустых мешков. В другой раз литовец едва не испустил дух, когда Неуклюжий Мозес уронил между собственных ног шлагтов крюйс-брамстеньги с такой высоты, что этот внушительный кусок железа разнёс палубу не хуже книппеля. А не далее как вчера, когда ему демонстрировали механизм замка девятифунтовки, тот соскользнул со спускового рычага, почти отрезав бедняге один из пальцев и изрядно повредив остальные. Команда испытывала к Ягелло симпатию: матросы любили его не только из-за того, что его стараниями Неуклюжий Мозес избежал наказания, но и потому, что он всегда был весел, и, судя по всему, напрочь лишён чувства страха. Офицерской кают-компании он нравился, потому что был душой общества, любил слушать анекдоты и смеялся остротам. Офицеры поглупее, вроде мистера Хайда, всё ещё обращались к нему громким голосом и чётко артикулируя, в той манере, как обычно разговаривают со слабоумными и иностранцами, однако хирург Грэм, в трезвом виде любящий почитать, и второй лейтенант Фентон утверждали, что нельзя человека, способного так играть в вист и готового любого обставить за шахматной доской, считать неумехой и простофилей. И в любом случае, конечно же его невероятная привлекательность и неописуемая мягкость манер несомненно производили свой эффект.
— А, мистер Ягелло, — воскликнул Джек, — как любезно, что вы к нам присоединились.
Перво-наперво, почтите ли вы нас своим обществом за обедом? Мистер Хайд, этот вопрос адресован и вам. А во-вторых — скажите, имеете ли вы какие-либо военные связи вГётеборге? Порох в нижнем погребе изрядно подмок, и мне бы очень хотелось его заменить.
— Я буду счастлив, сэр, — ответил тот. — Большое вам спасибо. Что до Гётеборга, — я знаком с комендантом. Уверен, он с удовольствием снабдит вас порохом, тем более, что его мать шотландка.
Капитанский обед стал прекрасной иллюстрацией словам Стивена о простоте морской диеты. Не беря в расчёт открывший пиршество приправленный хересом и сгущённый дроблёнными сухарями «морской клей», скрупулезно разделённую Стивеном на четыре высохших и отдающих смолой кусочка чахлую дичь и небольшую порцию отваренного в мешочке до однородной массы лежалого высушенного гороха, это была всё та же солонина и сухари, которыми питались кают-кампания, мичманы и команда. «Ариэль» так спешил выйти в море, что времени для пополнения частных запасов попросту не осталось.
Всё, что было в наличии, уничтожили к 54°с.ш., и теперь всей команде приходилось довольствоваться пищей, предоставленной провиантским департаментом, по крайней мере до тех пор, пока они не достигнут вод Швеции.
— Будьте так любезны, порежьте говядину для мистера Ягелло, — попросил Джек мистера Хайда, кивнув на забинтованную руку гостя.
— Конечно, сэр, — воскликнул лейтенант и приступил к этому сложному заданию.
Говядина совершила путешествие до Вест-Индии и обратно, так что теперь, в сыром виде, на ней вполне можно было вырезать ножом и вытачивать какие-нибудь затейливые орнаменты. Даже вымоченный на протяжении нескольких часов кусок, а после хорошенько вываренный, всё ещё сохранял сердцевину, по твёрдости не уступающую дубу. Стивен заметил, что мистер Хайд левша, что позволило ему орудовать в более свободном пространстве. Его левая была сильна и привычна к солонине. Используя большое давление, он разделял порцию на подходящие кусочки. Закончив процесс, он шёпотом спросил Ягелло:
— Надеюсь я не причинил вам неудобств?
— Вы очень добры, сэр, — ответил литовец. — Пустяки. Должен признаться, что этим утром побриться и надеть бушлат мне было весьма непросто, но доктор Мэтьюрин — кивнув на Стивена — и доктор Грэм...
В этот момент кусок говядины с удивительной скоростью полетел Джеку в грудь. Джек сказал Хайду, что его стоит непременно повесить за то, что он направил заряженное оружие на старшего офицера, и вся компания дружно расхохоталась. Сам же бедняга Хайд едва улыбался, и когда трапеза возобновилась, передал гороховую кашу Ягелло, тихим грустным голосом спросив:
— Сэр, не желаете «табачьей суши»? Я хотел сказать «собачьей туши»?[1]
Стивен отметил, что Хайд оговорился не впервые, и стал размышлять, могло ли это как-то быть связано с тем, что он левша — может ли путаница права и лева (а он видел, как Хайд обходил порт с неправильной стороны) быть связана с перевёртыванием звуков, особеннокогда тот чувствовал себя смущённым. Доктор не стал слишком углубляться в эти размышления и спросил:
— Если не ошибаюсь, мы поднимали вопрос отношений между полами. Но теперь, поразмыслив, мне кажется, что это не подобающая тема для капитанского стола, за которым даже разговоры о политике и религии табу — темы, которые приветствуются на палубе, запрещены под ней.
