— Мы учились вместе, сэр, и он недавно присутствовал на моем выступлении в Институте, когда мне выпала такая честь, — просто сказал Стивен и заметил, что удар попал в цель. — Но судя потому, что я прочёл в Moniteur, он пробудет до конца недели в Меце. Возможно, найдётся какой-нибудь местный доктор?
— В конце улицы живёт доктор Фабр, — сказал комендант. — Я за ним пошлю.
Доктор Фабр оказался очень молодым, недавно отучившимся, застенчивым и весьма обходительным. Он тут же явился, и комендант по какой-то причине, вероятно чтобы подчеркнуть престиж тюрьмы, ошеломил юнца сообщением, что Стивен — птица большого полёта.
Поднимаясь наверх, Фабр признался, что на самом деле пропустил лекцию доктора Мэтьюрина в Институте, однако смог ознакомиться с рефератом. И был очень впечатлён созвездием собравшихся там светил, включая его бывших профессоров доктора Ларрея и доктора Дюпюитрена. Он имел честь быть знакомым с месье Гей-Люссаком, прошептал доктор уже у самой двери.
Фабр осмотрел пациента, согласился с диагнозом доктора Мэтьюрина и прописанными микстурами, тут же поспешно их приготовил и откланялся, неся в руках бутылочки, пилюли и таблетки. Перед уходом коллеги немного поболтали, в основном о медицинском и философском мире Парижа, и Стивен, как бы невзначай, упомянул свои публикации и имена знаменитых учёных, которых знал. Непосредственно перед прощанием Стивен сказал:
— Если встретите кого-то из них, непременно передайте от меня привет.
— Конечно! — воскликнул юноша. — Каждый вторник, к примеру, я вижу доктора Дюпюитрена в отеле Дьё. А иногда и доктора Ларрея, правда издали.
— А не знакомы ли вы случайно с доктором Боделоком, акушером?
— На самом деле, знаком. Брат моей жены взял в жёны племянницу его сестры. Мы с ним почти родня.
— Вот как? Я консультировался с ним, когда в последний раз приезжал в Париж и оставил ему на попечение свою пациентку, леди-американку. В том случае могли возникнуть осложнения при родах из-за долгого морского путешествия. Насколько я помню, он был несколько обеспокоен.
Если вам доведётся с ним свидеться, будьте так добры, спросите о той даме — случай весьма любопытный. А вернувшись в пятницу, чтобы проверить нашу дизентерию, если вас не затруднит, захватите для меня полдюжины лучших стеклянных ампул Мишеля.
— Как я рад, что дело выгорело, — сказал Стивен, слушая стихающий звук шагов на лестнице. — Мерзкий вышел разговор, и я удивляюсь, что юноша не возмутился. Но по крайней мере, теперь вероятность, что мы тихо покинем этот бренный мир, стала гораздо меньше. Никогда не существовало группы более болтливой, переплетённой и тесной, чем парижские врачи, а раз теперь о нашем присутствии стало известно... Ну же, проглоти эту большую таблетку, дорогой, и завтра почувствуешь себя лучше. Возможно, даже пригубишь немного кофе, того самого кофе, который нам ещё предстоит добыть.
Вернулся Руссо, проводив доктора Фабра, и Стивен сказал ему:
— Непременно, мы пошлём за едой. Вопрос только, куда? Этот джентльмен, — указывая на капитана Обри, — должен съесть свежеснесённое яйцо, да и овсянка и рис на воде должны быть самыми свежими. А мне бы хотелось горячего кофе.— Никаких проблем, — ответил страж. — Я знаю местечко в сотне ярдов отсюда: вдова мадам Леиде готовит в любое время и есть выбор вин.
— Тогда отправляем вас к этой вдове. Свежее молоко и обычный хлеб этим джентльменам, кофе и круассаны для меня. Кофе покрепче, если можно.
Руссо не обратил внимания на последнюю фразу, занятый своими мыслями.
— Кто-то предпочитает заведения Вуазена, Рюля и подобные — некоторым нравится вышвыривать деньги из окна. Я не хочу навязывать кому-то своё мнение, никто не скажет, что Руссо кому-то что-то навязывал. А вкусы ведь разные. Последний джентльмен тут, и это тоже был важный джентльмен, отправил Руссо к Рюлю, позвольте вам доложить, и что же случилось? Он умер от пневмонии в этой самой постели, — указав на кровать и похлопав по покрывалу. — Помер в тот самый день, когда вы прибыли, сэр, вы наверное заметили, что кровать ещё не остыла. Это мне напомнило, что я ему обещал доску для уборной, простите мне такие разговоры. Последняя выпала, ведь он всегда был неуклюж, а с обострением ревматизма под конец вообще согнулся пополам, да покоится его душа с миром.
— Тогда отправляйтесь к мадам Леиде, — сказал Стивен.
— Я не говорю, что это еда достойная императора, — продолжал тарахтеть Руссо. — Не стану врать. Это всего лишь честная cuisine bourgeoise,*6] но каково civet de lapin!*7] – Он поцеловал собранные щепоткой пальцы. — А poule au pot*8] просто бархатная! А самое главное, еда ведь будет горячей. Я всем говорю, что еда должна быть горячей. То заведение крошечное, но в двух шагах отсюда, на Рю-де-Нёф-Фиансе, честное слово. Так что еда будет прямо из печки, вот о чём я толкую.
— Тогда отправляйтесь к мадам Леиде, — повторил Стивен. — Молоко, хлеб, кофе и круассаны. И пожалуйста, не забудьте, что кофе должен быть крепким.
Кофе принесли, и он был крепким. Горячим, крепким и необычайно ароматным. Круассаны оказались жирноваты, но не чересчур. Завтрак вышел на славу, даром что поздний — определённо лучшим из тех, что Стивену доводилось едать в любых тюрьмах. Он почувствовал прилив сил, готовый к любым возможным трудностям: обвинению, внезапному предательству со стороны пленного или двойного агента, даже допросу с пристрастием.
Он был готов, и уже давно, ко многим случайностям. Но только не к тому, что про них просто забудут. Его это изумило, несколько ошеломило, заставило чувствовать глупым и испытывать глубокий страх. День за днём пленники не видели никого, кроме Руссо, приносящего еду или наблюдавшего за ними через смотровое окошко, да однажды глухонемого цирюльника. Спустя очень короткое время жизнь вошла в такое русло, что друзьям стало казаться, будто они торчат здесь целую вечность. Единственным событием, нарушившим сложившуюся рутину, стал приход доктора Фабра в пятницу утром. Он с удовлетворением осмотрел капитана Обри и внимательно изучил эффект, произведённый его микстурами, пилюлями и таблетками. Однако настроение у него было хуже некуда. Доктор был ошеломлён, почти раздавлен свалившимся несчастьем, ведь ему пришёл приказ присоединиться к 107-му полку где-то во мрачных просторах Северной Европы, расквартированному сейчас в городке, название которого он даже не смог выговорить.
Если только ему не удастся получить самое невероятное освобождение, появившейся было практике придёт конец. В надежде, что за него замолвят словечко, он обращался ко всем знакомым ему влиятельным людям, неважно насколько близко было это знакомство. Встречалсяс доктором Ларреем, и был чрезвычайно благодарен возможности использовать имя доктора Мэтьюрина, чтобы представить своё дело. На самом деле имя доктора Мэтьюрина оказалось необычайно ценно, ведь все, кого он встретил во время своих метаний — доктора Дюпюитрена, доктора Боделока, — отлично того помнили. Все выражали уверенность, что затруднительное положение доктора Мэтьюрина — всего лишь формальная ошибка, которая вскоре будет разрешена, обещали подать надлежащее прошение и предлагали любую материальную помощь, если в ней есть нужда. Доктор Боделок рассказал доктору Фабру о американской пациентке:
