- Нельсон поцеловал ее, когда она была еще ребенком, - сказал Беннет, прощаясь, - и ты сможешь, как только мы поженимся.
Джек обычно спал очень хорошо, если только тревоги юридического характера не заполняли его разум, но, раскачиваясь в койке на волнах с зюйд-оста и глядя на стрелку компаса над головой, освещенную небольшим постоянно горящим фонарем, произнес: "Давно уже я никого не целовал". Великолепный рассказ Беннета о его сицилийке странно взбудоражил Джека - он представлял ее гибкую фигуру, особую теплоту южной красоты, вспомнил запах женских волос, и его мысли блуждали вокруг знакомых ему испанских девушек. "Давно уже я никого не целовал", - повторил он, услышав, как ударили три склянки ночной вахты, и тихий отклик ближайших вахтенных, - "ют, правый борт - проход правого борта..." и пройдет еще больше времени, прежде чем поцелую снова. Нет на земле жизни скучнее, чем блокада".
Иногда эскадра поворачивала каждый час, иногда каждые два, в зависимости от ветра, пока корабли ходили галсами туда-сюда на вероятных путях тулонского флота, а далеко на флангах держались фрегаты или бриги, смотря что удавалось наскрести адмиралу. Иногда они вытягивались в направлении Сардинии, когда ветер мог позволить Эмеро выйти в направлении оста, иногда, выстроившись в линию, растягивались почти до Маона, когда дул мистраль, а иногда дрейфовали, чтобы переговорить с прибрежной эскадрой. День за днем одни и те же маневры, постоянно вглядываясь, но никого не видя, ни паруса, за исключением странных посудин, плывущих со всего Средиземноморья к адмиралу, в противном случае - только море и небо, постоянно меняющиеся, но по сути все те же море и небо. Ни судна снабжения, ни весточки с внешнего мира.
Не по сезону моросящая погода с зюйда дала им пресную воду, чтобы постирать одежду, но прекратила танцы на баке, и, хотя между палубами гремела оратория (более глубокие проходы отдавались эхом как орган), Джек почувствовал, что общий дух корабля упал на полтона.
Некоторые переносили монотонность лучше других. В мичманской берлоге её, казалось, не замечали: там готовили спектакль с участием некоторых молодых офицеров, и Джек, вспомнив молодость, рекомендовал "Гамлета". "Нет трагиков, равных Шекспиру", - сказал он. Но мистер Гилл, штурман, сделался еще печальнее - мертвый груз за столом кают-компании, а капитан морской пехоты Харрис, у которого обязанностей было гораздо меньше, чем у Гилла, стал больше пить: не допьяна - ничего кроме дружелюбного состояния навеселе, но и полностью трезвым никогда не оставался. Сомерс, с другой стороны, часто терял равновесие, бессвязно бормотал и раздражался. Пуллингс делал все возможное, чтобы контролировать его, но никто не мог изъять личные запасы спиртного из его каюты.
Сомерс нес послеобеденную вахту в то время, как Джек, Пуллингс и казначей занимались судовыми книгами и счетами в кормовом салоне. Дул умеренный ветер с норд-веста, корабли эскадры, выстроившись в линию, шли под всеми незарифленными парусами в бакштаг, когда поступил приказ всем одновременно поворачивать на другой галс, что являлось весьма необычным, поскольку адмирал, заботясь о старых, уже потрепанных кораблях и стараясь быть бережливым везде, где только можно, всегда требовал поворачивать через фордевинд, смена же галса подвергала снасти риску, чего при повороте через фордевинд не происходило.
Джек слышал крик "Все на палубу", но мысли его были тем, стоит ли выдавать людям вместо вина грог, и он не обращал на это внимания, пока яростный рев и топот ног не вытолкнули его из кресла. В три шага Обри выскочил на квартердек, и ему хватило лишь взгляда, чтобы понять - "Ворчестер" не лег вовремя на другой галс.
Перед ним еще оставалось немало места, и хотя фор-марсель обрасопили, "Ворчестер" собирался воткнуть бушприт прямо в середину "Помпеи". В громоподобном полоскании парусов матросы вопросительно смотрели на корму в ожидании приказов. Сомерс же ошеломленно озирался.
- Обстенить фор-марсель - крикнул Джек. - Право руля. Вынести шкоты на ветер. Курс корабля скорректировали, но даже сейчас разрыв сокращался, ужасающе сокращался, но не совсем катастрофически. Бушприт "Ворчестера" прошел в шести дюймах от кормового гакаборта "Помпеи".
- Толкучка, как на Варфоломеевой ярмарке, - крикнул капитан "Помпеи", когда корабли разминулись и "Ворчестер" дал задний ход.
Джек повернул корабль через фордевинд на левый галс, распустил брамсели и вернул его на законное место в строю, потом повернулся к явно нетвердо стоящему на ногах Сомерсу, побагровевшему и угрюмому.
- Как произошла подобная несуразица? - спросил Джек.
- Кто угодно может не удержаться на курсе при смене галса, - глухо прохрипел Сомерс.
- Что это за ответ? - возмутился Джек. - Вы пренебрегаете своими обязанностями сэр.
Джек и в самом деле сильно разозлился: "Ворчестер" превратился в посмешище на глазах у десяти тысяч моряков.
- Вы круто переложили руль под ветер. Вы обрасопили фор-марсель слишком втугую. Конечно, так и было, не отрицайте. Это не куттер, сэр, а линейный корабль, и к тому же немореходный линейный корабль, который нужно приводить к ветру аккуратно, чтобы не потерять управляемость, как я уже говорил сотню раз. Позорное дельце.
- Всегда я во всем виноват, что бы я ни делал - все неправильно, - взвыл враз побледневший Сомерс, а затем, вспыхнув, прокричал уже громче, - тирания и угнетение, вот что это такое. Черт вас подери, вы еще увидите, на что я способен.
Он потянулся к кофель-нагелю в кофель-планке, но Моуэт успел схватить его за руку. В гробовой тишине Джек произнес:
- Мистер Пуллингс, выпроводите мистера Сомерса вон с палубы.
Немного позже Пуллингс вошел в каюту и достаточно неловко спросил, находится ли Сомерс под арестом.
- Нет, - ответил Джек, - я не собираюсь отправлять его под трибунал. Если он решит просить об этом, это его дело, но когда протрезвеет, то сам увидит, что ни один суд не оправдает его, вне зависимости от того, кем является его отец. Признает виновным, а, может, и того хуже. В любом случае, на моем корабле ему теперь точно никогда не стоять на вахте. Может списаться на берег или перевестись на другой корабль, как сам пожелает, но у меня ему больше не служить.
Поведение мистера Сомерса на протяжении девятнадцати дней оставалось предметом для обсуждения на "Ворчестере", даже когда стало понятно, что его ни повесят, ни запорют до смерти, как это с уверенностью предсказывали. Ужасающую сцену пересказывали снова и снова, комментировали и повсеместно осуждали. Её обсуждали даже после того, как фелюга с Мальты привезла трубы, тромбоны, флейты, гобои и фагот, и оратории начали принимать истинный размах; даже после того, как на "Ворчестере" закончилось вино, и матросы перешли на более крепкий и гораздо более популярный грог, с его привычными последствиями в виде намного более частых драк, неповиновения, глупых выходок, несчастных случаев, флотских преступлений и флотских наказаний.
Часть этого времени в кают-компании сохранялась чрезвычайно неприятная атмосфера. Придя в себя на следующий день после своей выходки, несчастный Сомерс чрезвычайно встревожился - написал Джеку униженное письмо с извинениями и просил Стивена походатайствовать за него, пообещав оставить службу, если "этому несчастному случаю" не дадут хода.
