До сих пор Джеку несказанно везло в этом отношении. С самого начала своего командования он практически всегда плавал вместе со Стивеном Мэтьюрином, что оказалось для него счастливейшим обстоятельством. Будучи хирургом, доктор Мэтьюрин являлся важной частью экипажа, но в своей работе ни от кого не зависел и лишь номинально подчинялся капитану. Но поскольку строевым офицером Стивен не являлся, их тесные дружеские отношения не вызывали в кают-компании ни зависти, ни неприязни. И хотя они с Джеком Обри различались практически во всем, что касается национальности, религии, образования, телосложения, наружности, профессии и склада ума, их объединяла сильная любовь к музыке, и много-много вечеров они играли вместе, до глубокой ночи скрипка и виолончель то перекликались друг с другом, то сливались в одной мелодии.
Теперь если скрипка и пела, то пела в одиночестве. С отбытием Стивена музыкальное настроение редко посещало его и, в любом случае, увлекшая его теперь партита из купленной в Лондоне рукописи становилась все более необычной, чем больше Джек ею занимался. Вступление оказалось полным технических сложностей, и он сомневался, что когда-нибудь сможет сыграть его достойно, но далее шла великолепная чакона, не дававшая ему покоя.
На первый взгляд уже в самом начале отчетливо выделялись несколько тем, тесно переплетенные вариации которых, хотя и непростые, полностью прослеживались и не представляли особых затруднений для воспроизведения. Однако в определенный момент, после особенно настойчивого повторения второй темы, ритм изменялся, а с ним и вся логика партии. Что-то опасное слышалось в ее дальнейшем течении, что-то очень близкое к грани безумия или, по меньшей мере, кошмара, и хотя Джек признавал, что соната в целом и чакона, в частности, представляли собой удивительное по своей выразительности произведение, но чувствовал: если продолжит играть ее, вкладывая сердце, это заведет его в поистине очень странные закоулки души.
Позже, продолжая свое ежевечернее письмо, Джек подумывал поделиться с Софи тем пониманием, что пришло к нему, чувством, раскрывающим саму суть чаконы. Во время исполнения этой мелодии ему казалось, что он участвует в лисьей охоте, скачет на могучем, разгоряченном коне, казалось, что перепрыгивая препятствия, животное, находясь полностью под его контролем, сменило ход. И со сменой хода изменилась суть происходящего, теперь он сидел уже верхом не на коне, а на гораздо более диком, более мощном звере, мчащемся вперед на огромной скорости по неизведанным просторам в поисках добычи - какой именно сказать не мог, но уж точно не обыкновенной лисы.
Но все это плохо поддавалось описанию, к тому же Софи мало интересовалась музыкой и испытывала явную неприязнь к лошадям. Зато очень любила представления, так что Джек решил рассказать ей о выступлениях на "Ворчестере":
"Ни оратория, ни "Гамлет" пока у нас не получаются, и мне кажется, мы несколько погорячились, взявшись за них, будучи еще новичками, поскольку и то, и другое требует основательной подготовки. Но я не сомневаюсь, что, в конце концов, сыграем и их, а пока мы ограничиваемся гораздо менее амбициозными представлениями, проходящими раз в неделю в свободные вечера, если погода позволяет - на удивление хорошая музыкальная группа из десяти исполнителей, несколько танцоров достаточно талантливых, чтобы танцевать и в Садлерз-Уэллз, небольшие драматические произведения и легкий фарс, продолжающийся каждую неделю - очень популярный - в нем два старых матроса из команды баковых показывают толстому, глупому обывателю, ни разу не бывавшему в море, как исполнять обязанности моряка и флотские традиции и бьют его надувными пузырями каждый раз, как тот сделает что-то не так".
Он вновь улыбнулся, вспомнив грохочущий смех пятисот сгрудившихся мужчин, вызванный очередным падением избиваемого с обеих сторон дурака, уже седьмого по счету. К тому времени, когда Джек дописал абзац, все его мысли вновь перенеслись к сонате. Не такую музыку он бы выбрал, будучи одиноким и павшим духом, но, уже взявшись, не мог как-либо изменить или вовсе забросить ее. Так что, когда Джек брался за скрипку, то отрабатывал именно эту партиту, играя медленно и главным образом концентрируясь на технической стороне исполнения.
- По крайней мере, к возвращению Стивена я выучу ее наизусть, - проговорил он. - И спрошу его мнение.
В целом Джек Обри не был склонен к унынию, и в гораздо худших ситуациях не терял присутствия духа. Но сейчас медленно наступающий холод, однообразие блокады, неизменный вид "Помпеи" впереди и "Бойна" за кормой на правом галсе, и наоборот – на левом, долгий и нехарактерный для этого времени года период не по-средиземноморски пасмурной погоды в сочетании с одиночеством и уединением окончательно его доконали. Он позволил своим мыслям устремиться от всех трудноразрешимых проблем к дому - крайне бесполезное занятие, учитывая, что юридические вопросы совершенно смутили экспертов, не говоря уж о матросах, все права которых содержались в тридцати шести статьях Свода законов военного времени - а затем вернулся к насущным делам.
Принимая командование "Ворчестером" Обри знал, что тот направляется в Средиземное море, и Харт являлся заместителем адмирала Торнтона на этой станции, но и Джек, и все его друзья знали, что адмирал Торнтон известен как очень сильная и доминирующая личность, и его заместитель будет значить крайне мало, особенно, когда это такое ничтожество как Харт. Если бы Джек знал, насколько велика вероятность, что Харт может унаследовать командование, то надавил бы сильнее, требуя другой корабль.
Эти мысли проносились у него в голове несколько дней спустя, когда он наклонился над поручнем кормовой галереи, прикладывая платок к хлюпающему носу, иногда глядя на серый и мутный кильватерный след "Ворчестера", иногда - на нос "Помпеи" в кабельтове за кормой, а иногда и на "Дриаду", неуклюжую посудину Баббингтона, расположенную с подветренной стороны, чтобы повторять сигналы от головы линии к концу. Уменьшившейся линии, поскольку адмирал на несколько дней отплыл в Палермо, а также усилил прибрежную эскадру, но даже в этом случае эскадра растянулась на целую милю, плывя во мраке на восток, и повторение сигналов не являлось синекурой, особенно, когда они шли круто к ветру - злополучный угол для сигнального лейтенанта, и когда Харт постоянно игрался с флагами.
К этому времени Джек прекрасно ознакомился с номерами всех кораблей в эскадре, и, хотя со своего места в плотно выстроенной линии за "Помпей" мог разглядеть лишь немногое и смутные проблески "Ахилла", следующего за тем в кильватере, он видел всю болтовню Харта, повторяемую "Дриадой", видел, что от "Каллодена" требуют прибавить парусов, "Борею"- не выкатываться из линии, а далекому фрегату - "Клио" - неоднократно приказывали изменить курс.
И, пока Джек смотрел, утирая красный нос платком в красную клетку, то увидел незнакомый позывной, вместе с приказом этому кораблю занять позицию за кормой "Тетиса". К флоту присоединился какой-то новичок. На мгновение он испытал дикую надежду, что корабль может быть из дома и несет письма и новости, но потом понял, что в таком случае Пуллингс, конечно же, послал бы ему весточку. Тем не менее, он почувствовал любопытство и повернулся, чтобы выйти на палубу, но в тот же миг из каюты на кормовую галерею вышел Киллик с корзинкой, полной носовых платков для просушки.
