Все должно было совершиться тихо, чтобы не обидеть арабских правителей южнее и в Персидском заливе (по меньшей мере, три жены Таллалы были родом из этих регионов), и внезапно, чтобы застать врасплох и избежать сопротивления.
— Этим займется Лоустоф, — сказал Балл, — что правильно: он имеет опыт ведения дел с турками и арабами, он уже на месте, и у него нет корабля. Но, Боже мой, только представлю, как он потеет в пустыне, ха-ха-ха! Ему придется топать до Суэца пешком! О Боже!
Он вновь засмеялся, ухмыльнулись и остальные. Лорд Лоустоф был одним из самых популярных людей на флоте, но коротконогим и чрезвычайно толстым — его красное, круглое и веселое лицо всегда сияло — и мысль о том, как он шагает по пескам под африканским солнцем казалась неудержимо смешной.
— Я ему сочувствую, — ответил Джек. — Он жаловался на жару, даже когда мы были на Балтике. Он был бы гораздо счастливее в Северной Америке, куда я надеюсь попасть очень скоро. Бедный Лоустоф, давненько я его не видел.
— Он совсем расклеился, — сообщил Ханмер. — Уверяю вас, он выглядел совсем бледным, когда давеча зашел со мной повидаться, спрашивал про Красное море, хотел узнать о ветрах, отмелях и рифах и прочем и все тщательно записывал с бульдожьим сопением, бедняга.
— Вы ведь лоцман в водах Красного моря, сэр? — спросил Пуллингс, впервые подав голос, преисполненный добрыми намерениями и заинтересованный в предмете беседы, но ранение преобразило его галантную улыбку в агрессивно-недоверчивую ухмылку, а нервный тон только подыграл этому впечатлению.
— Не смею полагать, что мое знание этих мест может конкурировать с вашим, сэр, — сказал капитан Ханмер. — Нет сомнений в том, что я далек от вашего уровня. Тем не менее, я поверхностно с ними знаком, имея честь возглавлять эскадру по пути от Пэрима до самого Суэца, когда мы гнали французов в 1801 году.
Ханмер грезил странными романтическими сказками, однако являлся приверженцем точной истины, что делало его более чувствительным ко лжи, чем других.
— О, сэр, — воскликнул Пуллингс, — я-то не бывал там вовсе, только в Индийском океане, не более, но постоянно слышал рассказы, что навигация крайне запутанная, приливы и встречные течения в северной части на удивление обманчивы, и про необычайный зной, так сказать. И я бы очень хотел узнать больше.
Ханмер, внимательнее присмотревшись к лицу Пуллингса, увидел под раной абсолютную искренность и ответил:
— Что ж, сэр, проплыть там чрезвычайно сложно, это точно, особенно если входишь, как мы должны были, через дьявольские восточные каналы вокруг Перима, которые всего две мили в ширину и нигде по всей длине не больше шестнадцати саженей в глубину, и ни одного буя, ни одного буя с обеих сторон. Но это ничто по сравнению с нестерпимым адским зноем, нестерпимым адским влажным зноем, вечным проклятым солнцем, не приносящим никакого облегчения бризом, капающей с такелажа смолой, пузырящимся во швах дегтем, сходящими с ума матросами, не сохнущей после стирки одеждой.
— Мерс там почти сошел с ума, — кивнул он в сторону своего соседа. — Ему приходилось окунаться в море дважды в час: окунаться в железной клети из-за акул.
Ханмер бросил на Мерса задумчивый взгляд и, поняв, что хотя тот находится в плачевном состоянии, но вполне способен уловить любое отклонение от истины, продолжил свой простой и правдивый рассказ.
Джек, уделяя разговору ту часть внимания, которую не посвятил кружке охлажденного лимонада с порцией марсалы, слушал о коралловых рифах, что простираются не менее чем на двадцать миль от восточного берега, но севернее, куда ближе к побережью, о вулканических остовах, опасных мелях в районе Ходейды, господствующих северных и северо-западных ветрах в ближайших регионах, песчаных бурях в Суэцком заливе и ветре, называемом «египтянином».
Он был рад, что Ханмер не стал рассказывать байки о морских змеях и фениксах — несмотря на годы и годы практики Ханмер все еще оставался посредственным лжецом, и недостаток мастерства в этом деле часто приводил к неловким ситуациям. Но в то же время Джек с грустью слушал долгие разглагольствования о том, как важно хранить молчание — Стивен буквально молил быть немым как могила — и, в любом случае, чувствовал, что Ханмера занесло слишком далеко. Теперь тот рассказывал об акулах Красного моря.
— Большая часть акул безобидна, — заметил Джек в одну из редких пауз. — Они выглядят свирепо и хорохорятся, как могут, но это все пыль в глаза, понимаете? Крику много, да толку мало. Ныряя у берегов Марокко, я наскочил прямо на огромную молот-рыбу, чуть южнее отмели Тимгада, если быть точным, а она лишь извинилась и уплыла прочь. Большая часть акул безобидна.
— Только не в Красном море, нет, — возразил Ханмер, — Был у меня юнга по фамилии Твэйтс, невысокий паренек из Морского общества, и сидел он как-то на грот-русленях с подветренной стороны, опустив ногу в воду и стараясь охладиться. При порыве ветра корабль накренился на один-два пояса обшивки, и акула отхватила ему ноги по колено быстрее, чем произнесешь слово «нож».
История задела за живое капитана Болла, чье внимание давно где-то блуждало.
— У меня будет подобная рыбина на обед, — воскликнул он. — Мне показали ее, когда я только прибыл, называется зубатка. Больше всего похожа на морского окуня или на что-то подобное. Обри, вам с капитаном Пуллингсом нужно разделить ее со мной, там на троих хватит.
— Благодарю за предложение, Болл, действительно, ничего не сравнится с зубаткой, — согласился Джек, — но я тороплюсь. Собираюсь навестить адмирала Хартли и сомневаюсь, что он не предложит мне остаться на ужин.
В былые времена капитан Хартли, пожалуй, не являлся самым почитаемым морским героем, однако был добр к Джеку, когда тот служил мичманом, и особенно отметил его имя, не скупясь на похвалы, в своем официальном рапорте, когда шлюпки с «Фортитьюда» захватили испанский корвет прямо под жерлами пушек Сан-Фелипе.
Он также был одним из экзаменующих капитанов в ту ужасную среду, когда мичман Обри вместе со многими прочими предстал в Сомерсет-Хаусе с бумагой, лживо удостоверяющей, что ему уже девятнадцать, и другими заявлениями от его бывших капитанов, утверждающих, довольно правдиво, что он отслужил требуемые шесть лет в море, может стоять у штурвала, брать рифы и грести, изучил приливы и отливы, знает как брать двойную высоту при определении светила. И именно капитан Хартли поручился за него, когда Джек, уже и так растерявшийся от напора злобного и недоброжелательного капитана-математика, что уже едва мог отличить широту от долготы, был застигнут врасплох внезапным, бесчестным и абсолютно неожиданным вопросом «Как же так произошло, что капитан Дуглас разжаловал вас, выгнав из мичманской берлоги, и отправил служить простым фор-марсовым, когда вы плавали на «Резолюшн» в районе мыса Доброй Надежды?»
Джек ужасно смутился и не мог найти ответ, чтобы доказать собственную невиновность и при этом не навредить капитану. Он призвал на помощь всю смекалку (поскольку его обычная честность явно не годилась для этого случая) и всю изворотливость, но призывал их зря, и с бесконечным облегчением услышал, как капитан Хартли произнес: «О, дело было лишь в девице, спрятанной в бухте каната, а вовсе не в его способностях как моряка, никак не относящийся к вопросу его опыта мореплавания. Дуглас рассказал мне об этом, когда я брал Обри на свой квартердек. А сейчас, мистер Обри, давайте предположим, что вы член команды транспортного судна, загруженного лишь балластом, легкого и неустойчивого, которое держит курс на юг под брамселями, ветер с зюйда, и внезапный порыв кладет корабль на борт. Как вы справитесь с этой ситуацией, не лишившись мачт?»
