—Доктор Мэтьюрин, бокал вина с вами.
За столом стало шумно — одновременно завязались три оживлённые беседы. Моуэт и мистер Аллен пытались оторвать Стивена от невесёлых размышлений, объясняя предложение капитана.
— Бокал вина? Он хочет выпить со мной бокал вина? С удовольствием. За ваше здоровье, сэр, чтобы ничто не стояло на пути. Пусть Бог пошлёт нам удачу в плавании.
По его тону было понятно — он считает, что удача им потребуется, и это могло бы омрачить обед, если бы офицер морской пехоты не выбрал тот же самый момент для того, чтобы с улыбкой погрузиться в забытьё и плавно соскользнуть под стол.
Немного погодя гости начали прощаться, и вскоре американцы уже гребли назад, к своему пустому китобою, собираться в дорогу домой на шведском картельном судне.
В каюте, где готовили инструменты для следующего званого вечера — с адмиралом, Джек заговорил:
— Говорят, вино меняет настроение. Ерунда. Я пил со всеми за столом по кругу, и несмотря на это, я мрачен, как кастрированный кот, и трезв как стекло.
— Ты и вправду абсолютно трезв, Джек?
— Ну, может, я произношу свои замечания чуть более невнятно и медленнее, чем обычно, но мой ум абсолютно трезв. К примеру, нет ни малейшей опасности, что я стану ломать свою карьеру только ради удовольствия высказать этой старой собаке, что я думаю про его идею устроить повешение в воскресный день.
— Я вижу, твоё остроумие не пострадало. Тогда слушай, Джек. Секретарь после обеда заговорил со мной весьма неподходящим и дурацким образом и сообщил, что «Спартан» — корсар, преследовавший Тома Пуллингса — отплыл пять дней назад из Нью-Бедфорда. Несомненно, в свое время адмирал расскажет тебе об этом, но тебе лучше узнать об этом сейчас.
— Отплыл? Черт его подери, — лицо Джека озарила мрачная усмешка. – Тогда, может быть, мне удастся убить сразу двух зайцев: избежать присутствия на повешении и подловить приватира. Киллик, Киллик, сюда. Позови мистера Моуэта. Мистер Моуэт, у нас появилась возможность отплыть завтра с отливом, не дожидаясь следующей недели. Надеюсь, корабль готов к отплытию?
— Все готово, осталось только загрузить последнюю партию рома и сахара, да еще немного дров.
— Тогда, как только они окажутся на борту, можете дать увольнительную матросам на вечер и до завтрашнего полудня. Но должно остаться достаточно трезвых матросов, чтобы поставить паруса на случай нашего отплытия с вечерним отливом. Так что, если не последует противоположных приказов, готовьтесь поднять якорь, как только мой баркас завтра отчалит от флагмана. Должна быть по крайней мере одна абсолютно трезвая вахта, чтобы поставить паруса и поднять якоря. И никаких женщин на борту. Никаких. Конечно, я не могу быть в этом полностью уверен, но надеюсь, слушание дела завершится до окончания отлива.
— Для меня весьма неловко пытаться как-то повлиять на ход дела, — сказал адмирал по окончании первого трио, пока они передавали друг другу ноты и барбадосские булочки. — Но я все-таки надеюсь, что вы, джентльмены, сумеете принять завтра какое-то решение. Если судебное разбирательство затянется до следующей недели, то всё насмарку.
— Да, сэр, — ответил Джек. — Я тоже на это надеюсь и с нетерпением жду скорого разрешения дела, потому что, с вашего позволения, хотел отчалить с вечерним отливом. Мистер Стоун сообщил, что «Спартан» отплыл из Нью-Бедфорда пять дней назад, и мне кажется, с хорошим ветром я перехвачу его по эту сторону Азорских островов, хотя, конечно, нельзя терять ни минуты.
— От всей души желаю его обнаружить. Приватиры постоянно нападают на этот остров — плантаторы всё время обращаются по этому поводу к губернатору и ко мне, а этот корабль — хуже всех. Но разве Стоун не сказал вам, что «Спартан» несет сорокадвухфунтовые карронады? Я надеялся отправить за ним «Харриер» и «Дилиженс», однако не смогу обойтись без них обоих, а в одиночку ни одному из них не справиться: даже вам этот орешек может оказаться не по зубам. Сорокадвухфунтовое ядро проделывает отвратительно большие дыры. Прошу извинить, доктор. Мы, “смоленые куртки”, своей болтовней отвлекаем вас от музыки. Молю, простите, и давайте приступим к Диттерсдорфу.
Пьеса Диттерсдорфа была очаровательна. Она всё ещё звучала у них в голове, когда в лунном свете под плеск волн они гребли обратно на «Сюрприз». Джек ещё слышал её на следующее утро, стоя на квартердеке и собираясь спустится в баркас. Но музыка резко оборвалась при виде сигнального флага, развевающегося на мачте флагманского корабля.
— Вы знаете, что это? — обратился он к своим юнгам, шестерым мальчикам, собравшимся на палубе, чтобы принять участие в церемонии подачи сигнала «захождение». Этих шестерых он взял на борт совсем детьми, и с тех пор они совсем ненамного повзрослели.
— Нет, сэр, — ответили два ломающихся неустойчивых голоска и четыре высоких дисканта. — Нет, сэр, мы никогда раньше этого не видели.
— Вы — сборище невнимательных салаг, — сказал Джек. — Вы видели это вчера, и позавчера вы это тоже видели. И это чертовски неприятное зрелище. На мачте — флаг проведения трибунала. Мистер Бойл, скажите доктору, что если он не придёт через пять секунд, то шлюпка отплывет без него. Кстати, мистер Моуэт, пошлите Джимми Бангса на берег за старыми бочками, чтобы создать видимость груза на палубе, и пусть купит ярдов пятьдесят холста, что используют для бочек с сахаром. Он может потратить десять фунтов.
Стивен прибежал с надкусанным тостом в руке и поспешил на баркас. Джек с большой торжественностью, под завывание боцманских дудок, последовал за ним. Когда баркас отчалил, он сказал про себя: «Молю Бога, что это в последний раз — это будет ужасное заседание».
Да, это был последний раз. И заседание оказалось ужасным, ещё хуже, чем он ожидал. Когда суд покончил с последними тщетными и в основном не имеющими особого значения, но временами чрезвычайно мучительными выступлениями обвиняемых, пять судей обсудили свой вердикт. Первым своё мнение высказал Пейнтер, самый младший. Он никогда раньше не участвовал в заседаниях трибунала и ужасно волновался при мысли о смертном приговоре.
Он всячески изворачивался, но Стоун и Гул расправились с его колебаниями спокойно, практично и по-деловому. На самом деле, в соответствии с законом, выбора никакого тут и нет, так что, когда дошло до официального голосования, Пейнтер произнес «виновен» в отношении каждого, хотя и нерешительным, сомневающимся тоном. Стоун, исполняющий обязанности обвинителя, тем временем быстро и решительно писал, склонившись над столом: «Обвинения признаны доказанными, и все обвиняемые приговариваются к смерти через повешение на борту корабля его величества в обозначенное время».
Он внимательно и беспристрастно просмотрел бумагу, кивнул и передал для подписания остальным членам трибунала.
Это был ужасный документ, и ни одному из капитанов не доставляло удовольствия подписывать его, даже Гулу. Ещё менее им хотелось переходить к следующей стадии, когда приведут заключённых и в гробовой тишине, в которой слышны лишь обычные корабельные звуки и отдалённый крик «Уборщики, уборщики на корму, слышите?», обвинитель сурово и невозмутимо прочтёт этот документ, и за всеми юридическими штампами и повторами каждый обвиняемый чётко и ясно услышит свой приговор.
