Но едва эти слова сложились в голове, как раздалось громкое шуршание, торопливый шорох, и в поле зрения показался красивый полосатый барсук, топавший задом наперед по другому берегу ручейка с кучей материала для подстилки под подбородком.
Старый толстый барсук брюзжал и ворчал всю дорогу. Последний подъем в гору оказался особенно тяжким, ноша цеплялась за лещину и боярышник, оставляя на них длинные клочья. Перед входом в нору барсук поднял голову и осмотрелся с таким видом, будто собирался проворчать: «Ну как же чертовски тяжело!». Передохнув, он перехватил ношу поудобнее и с последними проклятиями исчез в норе задом наперед.
«Почему я чувствую столь глубокое удовольствие, столь мощную радость?» — спросил себя Стивен. Он поискал убедительный ответ, но не найдя такового, продолжил: «Факт в том, что я чувствую».
Он сидел, а лучи солнца постепенно опускались по деревьям, все ниже и ниже, и когда они достигли ветви чуть выше головы Стивена, их поймала капля росы на листе. Капля вспыхнула темно-красным, а легкое движение головы показало все цвета спектра с невероятной чистотой; от практически невидимого в своей глубине красного через все остальные, до фиолетового и обратно. Несколько минут спустя крик фазана взорвал тишину и очарование, и Стивен встал.
На краю леса все еще громко пели черные дрозды, и к ним присоединились черноголовые славки, настоящие дрозды, жаворонки, клинтухи и те птицы, которым вообще петь не положено. Но теперь путь Стивена лежал через заурядную сельскую местность, поле за полем, за которыми наконец начинаются леса Джека — здесь когда-то гнездились осоеды. Но даже заурядная местность демонстрировала лучшие качества — восходящее солнце сияло через легкую дымку, не ослепляя, придавая цветам всего вокруг свежесть и интенсивность, равных которым Стивен еще не видел. Зеленый мир и мягкое чистое небо могли быть такими, как в первый день Творения, и по мере того как день прогревался, воздух насыщался сотнями запахов.
«Отблагодарить за все это практически невозможно, — размышлял Стивен, сидя на приступке изгороди и наблюдая за игрой двух зайцев. Они то сидели, выпрямившись, и мутузили друг друга, то прыгали, бежали и снова прыгали. — Как мало тех, кто смогли связать хотя бы пять фраз с достойным результатом. И как невыносимо большинство посвящений, даже самых лучших. Возможно, бесконечное повторение одной и той же простой формальной фразы, — («Глория» все еще звучала в его голове), — это на самом деле попытка преодолеть эти сложности, попытка выразить благодарность другими средствами. Надо бы поговорить об этом с Джеком».
Зайцы убежали куда-то влево, и Стивен продолжил путь, грубо напевая вполголоса «Quoniam tu solus sanctus, tu solus Dominus, tu solus altissimus»
[22], пока слева громко и четко не закричала кукушка: «Ку-ку, ку-ку, ку-ку», затем последовал мерзкий птичий смех. Ей ответила еще одна, далеко справа: «Ку-ку, ку-ку, ку-ку».
Радость моментально покинула Стивена, он продолжил путь с поникшей головой и сцепленными за спиной руками
[23]. Теперь он приближался к землям Джека: еще одно поле и одна тропинка, а за ними на бедной болотистой почве рос лес Эшгроу, с этими проклятыми свинцовыми рудниками и древними кучами отвалов меж деревьев. Потом начинались лесопосадки Джека, все еще низкорослые, к тому же сильно изъеденные кроликами, зайцами, оленями и всеми возможными гусеницами. А позже в поле зрения попал и коттедж. День уже пробудился к повседневной жизни, тишина давно разрушилась, и даже если бы не дразнилась ни одна кукушка, все равно уже ничего не осталось от надвигавшегося чуда. Просто очень приятный, практически летний, день весной, ничего более.
Стивен подходил к дому сзади, и тот представал не с лучшей стороны. Джек приобрел коттедж, не имея больших средств, и расширял его, когда разбогател. Получилась негармоничная каша — очень мало преимуществ настоящего поместья и ни одного скромного удобства коттеджа. Но хотя бы конюшня получилась великолепной. Джек Обри не только обожал охотиться на лис, но и считал себя величайшим знатоком лошадей во всем королевском флоте.
По возвращении домой с маврикийской кампании, нагруженный под завязку призовыми деньгами, он заложил знатный двор с двойным каретным сараем, псарней и конюшней для охотничьих лошадей с одной стороны, и денником для будущей скаковой конюшни с другой. Сбруйные сараи на коротких концах замыкали элегантный четырехугольный двор розового кирпича, отделанный белым известняком и увенчанный часовой башней с синим циферблатом.
Стивен не удивился, обнаружив, что большая часть этого великолепия заперта, поскольку охотничьи и скаковые лошади исчезли, как только у Джека начались неприятности, но отсутствие остальных животных, а также телеги и низкой двуколки — на ней София выезжала в свет — понять было сложнее. Непонятной казалась и тишина в доме, к которому он подошел через огород. Джек — отец троих детей, с ними же жила теща; тишина для этого места была неестественной. Но ни звука не проникало через двери или окна, и на Стивена накатила тревога. Усугубило ее и то, что все двери и окна были открыты, а частично и сняты с петель, что придавало дому разоренный, опустошенный вид лица с выбитыми зубами. Тишина дурно пахла скипидаром, вероятно использованным для дезинфекции.
Стивен знал болезни, способные скосить всех домочадцев за ночь — та же холера.
— Господь, защити нас от зла, — прошептал он.
Далекий радостный вопль поменял направление его мыслей, а несколько секунд спустя за ним последовал типично английский звук удара биты по мячу, после чего — новые крики. Стивен быстро миновал то, что Джек называл розовым садом — lucus a non lucendo
[24] — через клумбу на гребень холма. Внизу на широком лугу развернулась игра в крикет. Принимающие игроки на своих местах внимательно следили за движениями подающего. Снова раздался звук удара, отбивающий метнулся между воротцами, принимающие рванулись за мячом, подбрасывая его, и все снова приняло форму строгого танца — белые рубашки на зеленом.
Стивен спустился вниз по склону и узнал некоторых игроков, по крайней мере в отбивающей команде, и кое-кого из соперников. Он разглядел Плейса и Бондена. Капитан Баббингтон, некогда один из мичманов, а затем и лейтенантов Джека, ныне коммандер на восемнадцатипушечном шлюпе «Тартарус», подавал мяч своим старинным товарищам по плаванию так, будто хотел им не только сбить калитки, но и переломать ноги. Плейсу достаточно было перехватить каждую прямую подачу, а на остальные не тратить сил, но Бонден смотрел внимательно и отбивал практически все подачи с той же яростью. Он набрал очки на четырнадцати пробежках в текущей серии, и теперь летел последний мяч, поданный довольно коротко. Бонден встретил его сильнейшим ударом, но по ошибочной траектории, и вместо того, чтобы пролететь над головами принимающих, мяч неожиданно взвился вверх, будто бомба или ракета, совершенно исчезнув из виду.
