— Я только смотрел, — оправдывался береговой матрос.
— Рекомендую ступить на сходни, как только сможете, — посоветовал Пуллингс, подошел к борту и окликнул лодку. — Джоспин, будь добр, позови своего брата. Нужно отбуксировать нас на якорную стоянку до того, как обдерут весь стоячий такелаж и утащат мачты. Господи, сэр, — это уже относилось к Стивену, — как бы мне хотелось уже сейчас видеть здесь Бондена и его отряд. Даже на якоре, посреди гавани, у меня только одна пара глаз.
Он схватил ведро и с восхитительной ловкостью вылил воду из него на каких-то мальчишек, которые на плоту из ворованных досок пытались отодрать кусок медной обшивки с носа:
— Ах вы мелкие сукины дети, адовы засранцы, — прокричал он, — еще раз увижу — отправлю на виселицу! Нет, сэр, раз аукционеры ушли, то мы кажемся честной добычей. Чем раньше встанем на якорь, тем лучше, да и тогда...
— Ты же планируешь отойти от берега, как я понимаю? От причала?
— Именно так, сэр. В середину гавани.
— Тогда я сойду на берег прямо сейчас, по этому надежному мостику, а точнее трапу. Поскольку на середине гавани придется спускаться в лодку, а это мне не всегда удается легко. Ты мог заметить.
— Вовсе нет, вовсе нет, сэр, — заверил Пуллингс. — Каждый может слегка оступиться.
— К тому же мне нужно немедленно возвращаться. Мистер Лоуренс может пожелать вызвать меня как свидетеля на третий день, так что нельзя терять ни мгновения.
Экипаж действительно не терял ни мгновения. Погода была все время мягкой, и элегантная черно-желтая карета уверенно мчалась на север остаток дня и всю ночь, не испытывая недостатка ни в сменных лошадях, ни в усердных форейторах. На Сент-Джеймс-стрит она доставила Стивена так рано, что осталось время позавтракать, пригласить парикмахера, чтобы тот его побрил и напудрил парик, надеть хороший черный костюм и новый шейный платок и спокойно сесть в наемный экипаж до Сити.
Времени хватало, и Стивен не волновался ни когда они попали в замерший поток экипажей со своей стороны Сент-Клемент, ни когда, наконец, добрались до ратуши. Его обеспокоило, что зал суда был полон законников, спорящих по совершенно непонятному делу, но точно не касающемуся Джека Обри или Биржи. Доктор много слышал о затягивающихся процессах и некоторое время предполагал, что дело Джека по какой-то причине отложено — будет слушаться позже, может быть, после обеда.
Стивен сидел, созерцая лорда Квинборо — тяжеловесного, угрюмого, разочарованного человека с бородавкой на левой щеке полного, бесстрастного лица. Судья обладал громким, монотонным голосом, который постоянно повышал, прерывая того или иного защитника. Стивену редко доводилось видеть столько самодовольства, заскорузлости и недостатка сочувствия под одним париком. Он попытался понять суть дела, одновременно высматривая солиситоров Джека, его защитника или их клерков. Но со временем его стала одолевать тревога — текущий процесс, очевидно, затягивался надолго. Он подошел на цыпочках к двери и поинтересовался у служителя, здесь ли должен проходить процесс над капитаном Обри?
— Мошенничество на Бирже? Так он закончился еще вчера. Приговор огласят в начале следующей недели, Выиграли ли его? Нет, вовсе нет, — ответил тот.
Стивен совершенно не знал Сити. Наемных экипажей не было, и пока он спешил сквозь суетливую толпу в направлении, как он надеялся, к Темплю, он, похоже, проходил мимо одной и той же церкви снова и снова. Дважды он попадал к воротам Бедлама. Его стремительный поход стал похож на ночной кошмар, но на четвертый раз на Лав-лейн (именно Лав-Лейн вводила его все время в заблуждение) Стивен набрел на бездельничающего носильщика, который отвел его к реке. Здесь доктор нанял лодку, и поскольку прилив был в его пользу, лодочник довез его до ступеней Темпля быстрее, чем Стивен шел от ратуши до Бедлама.
В кабинете Лоуренса выяснилось, что адвокат болен и прикован к постели, но оставил сообщение для доктора Мэтьюрина. Протокол суда переписывается набело и будет готов завтра, но если доктор Мэтьюрин не боится инфекции, то мистер Лоуренс рад видеть его дома, на Кингс-Бенч-роу.
"Добросовестно желает видеть" — вот, возможно, более точное выражение. Когда Лоуренс приподнялся в постели и стянул с головы ночной колпак, то выглядел совершенно разбитым. Немалую роль сыграли слезящиеся глаза и текущий нос, очевидная головная боль, першение в горле и высокая температура, но его разгромили и как юриста, и как человека.
— Вы, конечно, знаете результат? Обри и все обвиняемые признаны виновными. Полный протокол вы получите завтра, так что сейчас я расскажу лишь главное. — Он закашлялся. — Насколько вспомню. — И снова принялся хрипеть, тяжело дышать и чихать. — Простите меня, Мэтьюрин, мне плохо. Ничего не соображаю. Пожалуйста, передайте вон ту чашку.
Когда Лоуренс отпил лекарство, он продолжил:
— Помните, я предлагал вам немного спустить с небес на землю представления Обри о законе, или, точнее, об исполнении правосудия? Ну, даже если бы вы говорили на языке ангелов, то не достигли бы в этом большего успеха, чем Квинборо и Пирс. Резня, настоящая резня, Мэтьюрин. Затяжная, хладнокровная, целенаправленная резня. Доводилось мне видеть довольно гадкие политические процессы, но не до такой степени. Даже не мог представить, что правительство считает генерала Обри и его друзей-радикалов столь важными, или что оно приложит такие усилия, дабы атаковать их и признать виновными.
Лоуренс снова закашлялся, выпил другую микстуру и, обхватив голову обеими руками, попросил прощения:
— Боюсь, мой рассказ окажется прискорбно несвязным. Как я уже говорил, на стороне обвинения выступал Пирс. Строил из себя мужественного молодого человека, подмигивал судье — но, тем не менее, очень хорошо выступал, должен признать, очерняя всех обвиняемых. Выставить биржевых мошенников сворой плутов оказалось нетрудно, он их разнес вдребезги. Но все это будет в протоколе, а нас волнует Обри. Пирс за него принялся с неожиданной стороны, хотя, наверное, я должен был предвидеть подобное, не будь столь тупоумным в тот день и посмотрев внимательно на присяжных. Все как один — торговцы или банкиры, столь меркантильное сборище, какое только можно пожелать. Пирс убеждал присяжных, с судьей-то проблем не возникло бы. Пирсу не нужны уроки патриотизма, никто так не уважает королевский флот. Капитан Обри — заслуженный моряк, Пирс этого отрицать не собирался и очень сожалел, что его долг заставляет выступать обвинителем. Рад был бы видеть Обри на полуюте фрегата, чем в текущем несчастном положении. Но вся эта выдающаяся, довольно-таки выдающаяся карьера оказалась не без изъянов. Потеряны три корабля суммарной стоимостью забыл сколько тысяч, имело место несколько военных трибуналов. Более того, хотя Пирса не нужно обвинять в попытке принизить заслуги, нужно отметить: все это не волонтерство. Капитану Обри платили не только значительными денежными суммами, бесплатным жильем и прислугой, но и блистательными наградами, медалями и орденскими лентами. О Господи! Молю, передайте мне носовые платки.
Лоуренс сморкался и сморкался, прикладывая сухой батист к покрасневшему болезненному носу. Собравшись с силами и духом, он продолжил:
