— Что касается этого, мэм, вы забываете, что он невиновен, это должно уменьшить позор.
— Конечно, конечно, невиновен: в этом заключается громадное различие. Меня вовсе не волнует, даже если он хоть десять раз жульничал на рынке — все так делают. Я знаю, что мистер Рэй и сам неплохо нажился на этом буме. Но, доктор Мэтьюрин, прошу, садитесь. Где моя голова? Что Чарльз обо мне подумает? Прошу, бокал мадеры.
— Благодарю, мэм, но мне уже пора. Я направляюсь в Маршалси.
— Тогда, прошу, передавайте мои самые теплые, нет, самые горячие пожелания, а миссис Обри — заверения в моей любви. И если я чем-то могу помочь — с детьми или присмотреть за кошками...
Когда они выходили из будуара, распахнулась входная дверь. Два носильщика портшеза поддерживали Рэя, помогая взобраться по ступенькам. Слуги умело приняли его и пока вели через холл, Рэй повернулся пятнистым лицом к Стивену и произнес:
— Битая жена и рогоносец-ухажер прокляли брака узы...
[49]
В Маршалси Стивен обнаружил, что из-за большого количества собравшихся моряков невозможно пробиться на флотскую сторону, многие говорили одновременно, и все очень злые. Даже пропитанные джином и умалишенные, все еще оставались высокого мнения о службе. Сама мысль о том, что морской офицер, пост-капитан, будет стоять у позорного столба, вызывала дикую ярость. Вызов всему флоту. Стивену пришлось выслушать петицию и подписаться под ней, прежде чем его пропустили. Заключенные ушли с площадки для кеглей под окнами Джека, из уважения к его чувствам. Вряд ли бы такое произошло, если бы его приговорили к повешению. Потрясенный Киллик сидел на нижней ступени — кажется, его мир рухнул.
По пути наверх Стивен услышал скрипку Джека — суровую фугу, звучавшую необычно сильно и аскетично.
Когда, дождавшись окончания музыки, Стивен постучался и открыл дверь, его встретили лютым, холодным взглядом.
— Прошу прощения, Джек, мне послышалось, ты сказал: "Входите".
— Ох, — воскликнул Обри, и его лицо расслабилось, — я принял тебя... Очень рад тебя видеть, Стивен. Садись. Софи вышла купить котлет.
Он собрался, отложил скрипку и смычок и, повернув массивное тело прямо к доктору, продолжил не без натяжки и формальности в голосе:
— Она мне рассказала про "Сюрприз". Я бесконечно благодарен за твое предложение, и, конечно, буду рад командовать им как частным военным кораблем. Но Стивен, я не понимаю. Ты правда можешь его снарядить в плавание и выкупить? Когда я выплачу свой штраф...
— Несправедливый, замечу.
— Ага, но нытьем делу не поможешь. Как только я выплачу штраф и потери на бирже, то останусь на мели. А снарядить корабль даже в короткое плавание гораздо дороже, чем ты можешь представить.
— Дружище, я же тебе рассказал о наследстве от крестного отца.
— Помню, ты упоминал о нем, когда мы вернулись домой. Но прости, что лезу в твои дела, я представлял себе небольшой список книг, траурное кольцо, памятный сувенир. Что-то такое обычно получают от крестных, хотя я уверен, очень хорошее.
— На деле в завещании оказалось гораздо больше, настолько больше, что теперь не надо рассматривать каждый пенни перед тем, как его потратить. Нашу частную войну мы сможем вести со вкусом.
Стивен встал, дабы полюбоваться в окно на вечернее небо, и снова повернувшись в комнату, увидел Джека в ярком северном свете, будто бы для портрета.
Он казался шире в плечах, тяжелее. Мрачный, как могила, конечно, но все же что-то в нем было и ото льва. Под непоколебимой серьезностью Стивен чувствовал рану, которую едва ли затронули новости о "Сюрпризе". В надежде хоть сколько-то облегчить боль, он добавил:
— Сугубо конфиденциально, дорогой, могу сообщить, что война наша — не совсем частная. Кое-что о моих занятиях тебе известно. В промежутках между уничтожением вражеской торговли у меня могут возникнуть дела именно такого рода.
Джек все понял, выразил удовлетворение вежливым кивком головы и намеком на улыбку, но боль не исчезла. Стивен продолжил:
— Этот проклятый зловредный позорный столб, дружище, мало что значит для невиновного, но вызывает боль вроде зубной. Я тебе много средств давал от зубной боли, так что вот еще одно, — сказал он, вынимая бутылочку из кармана, — которое сделает позорный столб едва ли большим, чем сон. Дурной, но проходящий. Я его использовал на себе с превосходным результатом.
— Спасибо, Стивен, — отозвался Джек, поставив бутылочку на каминную полку.
Мэтьюрин понял, что он даже не намеревался ей воспользоваться. Лежащую в глубине боль это не затронуло. Для Джека Обри оказаться вне флота значило больше, чем тысяча позорных столбов, потеря богатства, разжалования и будущего. В некотором роде он потерял самого себя. Глаза, выражение лица, странный взгляд выдавали это тем, кто хорошо знал капитана.
То же само отстраненное хмурое выражение он сохранял и в четверг, в пустой грязной комнатке на южной стороне Корнхилла, где ждал позорного столба.
Люди шерифа и ответственные за Джека констебли столпились вместе у окна. Они невероятно нервничали и постоянно говорили друг с другом:
— Надо было все провернуть давно, сразу после приговора. Новости разошлись по всей стране.
— И по каждому долбаному порту королевства: Чатэм, Ширнес, Портсмут, Плимут...
— Свитинг-элли почти полностью перегорожена.
— Кэстл-элли тоже, а народ все прибывает. Должны были давно уже солдат бы прислать.
— У нас тут четыре констебля, четыре уборщика и судебный курьер во дворе. Что мы с такой толпой сделаем-то?
— Выживем — заберу жену и детей и перееду на другой конец Эппинга.
— А они все прибывают с реки. Вон те парни — с вербовочного тендера, с проклятыми абордажными саблями и дубинками, Господи помилуй.
— Они блокируют Чейндж повозками, Господи спаси.
— Почему он не дает приказ? Почему мистер Эссекс до сих пор не отдал приказ? Они тут сильно злятся. Нас же передушат.
Собор святого Павла и церкви в Сити пробили полдень минут пять-десять назад, и толпа в Корнхилле стала терять терпение.
— Восемь склянок, — крикнул кто-то, — Восемь склянок же! Переверните часы и бейте в рынду!
— Выводите его, выводите, выводите скорей — мы на него поглядим, — проорал лидер другой группы. Он возглавлял банду, нанятую каким-то разочарованным биржевым спекулянтом. Как и у его дружков, с собой у него был мешок камней. Бонден резко повернулся к нему:
— Что ты тут забыл, приятель?
— Пришел поглядеть на потеху.
— Так давай вали в Хокли
[50], парень. Знаешь почему? Здесь только для моряков. Для моряков, а не для сухопутных.
