— Ты же не забыл мою настойку, Падин, я надеюсь? — удостоверился Стивен. Уточнять он не стал, но под настойкой он понимал свое ежевечернее утешение — лауданум. Падин его прекрасно понимал — к этому времени настойка в той же степени стала и его собственной. Он скорее забыл бы собственную рубашку. Хотя к этому времени постоянное разбавление бренди, еще более сильное в связи с предстоящей временной разлукой, свело прием лауданума скорее к акту веры в него.
— Не забыл, господин. Разве она не под крышкой? И не укутана как священная реликвия?
На лестнице раздались тяжелые шаги, и миссис Броуд, распахнув дверь согнутым локтем, вошла в комнату, удерживая две стопки свежего белья между вытянутыми руками и подбородком.
— Вот так. Все ваши рубашки с оборками отглажены на славу, лучшим утюгом из тех, что вы видели. Миссис Мэтьюрин всегда нравилось, когда в них можно показаться на Сесил-корт, — заметила она Стивену. А потом, громко и отчетливо, словно бы Падин сидел на топе мачты, прокричала: — В самой середине, Падин, между запасными простынями и кальсонами из шерсти ягненка.
Падин покорно дотронулся рукой до лба, и как только она ушла, вместе со Стивеном оглянулся и подвинул стулья к подножью высокого платяного шкафа.
Но даже со стула, тем не менее, Стивен не дотягивался до верхушки, и ему пришлось стоять там, передавая Падину страницы «Таймс», сорочки, еще газеты и советы о том, как их лучше уложить. В этой позе, со словами «Плевать на гофрировку, главное, чтобы воротник не было видно» его застала тонкая, легконогая Люси, ворвавшаяся в комнату с криком «Срочное письмо для доктора... о сэр!». Она с первого взгляда поняла ситуацию и уставилась на них вначале с ужасом, а потом с чрезвычайным неодобрением. Стивен и Падин выглядели крайне сконфужено, виновато и глупо. Некоторое время они не знали, что сказать, пока Стивен не пробормотал:
— Мы их просто откладывали на минуту.
— Вот ваше письмо, сэр, — пробормотала Люси не разжимая губ, и положила его на стол.
— Не надо об этом упоминать при миссис Броуд, Люси.
— Я еще в жизни ни на кого не стучала, но Падин, у тебя же все руки в пыли, постыдись!
Стивен взял письмо, и нервно-виноватое выражение пропало с его лица, когда он узнал почерк Джека Обри.
— Падин, — приказал он, — быстро помой руки и беги вниз в бар, попроси у них бутыль ячменного отвара с лимоном.
Он подвинул кресло к окну и сломал знакомую печать:
«Эшгроу-коттедж
Мой дорогой Стивен!
Порадуйся за меня! В своем великодушии кузен Эдвард предложил мне место в парламенте от округа Милпорт, который ему принадлежит. Мы отправились туда и провели день среди горожан — обходительный народ. Они были так добры, что заявили, будто после Сен-Мартена и дела у Азорских островов проголосовали бы за меня, даже если бы кузен Эдвард не посоветовал им так поступить.
В Милпорте к нам на почтовых прибыл посланник от Кабинета министров с предложениями для моего кузена. Но, как тот сказал, у него нет возможности их рассматривать, поскольку он занят мной. Посланник похлопал глазами и умчался на почтовых назад.
Так что я отправился домой, после того как провел еще один день у кузена Эдварда — он особенно хотел показать свои розы в цвету, и я никак не мог сделать для него меньшее. Я как раз сообщал Софи все эти новости и делился своими надеждами на последствия, раз, наверное, в двадцатый, когда к нам зашел Хинидж Дандас.
Что «Эвридика» вернулась, я знал, но не успел съездить в Помпеи поприветствовать Хиниджа. А когда послал ему приглашение на обед, то получил ответ, что он в городе. Мы не удивились его визиту — думали, что он возвращался на корабль и свернул с дороги у «Иерихона», чтобы заглянуть к нам.
Но мы удивились, когда после достойного разговора о «Диане» (он попросил меня описать экспедицию во всех подробностях) Хинидж стал каким-то отстраненным, стеснительным и замкнутым. Лишь через некоторое время он рассказал, что прибыл не только как друг, но и как посланник. Кабинет министров (по его словам) узнал, что я войду в Палату общин от Милпорта. Его брат обрадовался новостям, поскольку дополнительное влияние в мою пользу позволит ему сильнее надавить на коллег с тем, чтобы восстановить меня в списке в приказном порядке, без прошения о каком-то помиловании.
Но чтобы этим заниматься в полную силу, Мелвилл должен иметь возможность заверить их в моем надлежащем поведении в парламенте. От меня не требуется всецело поддерживать Кабинет, но Мелвилл надеется, что он может честно сказать, что я не буду по крайней мере агрессивно и систематически выступать в оппозиции, не буду запальчивым энтузиастом.
Я посмотрел на Софи — она прекрасно понимала, что я имею в виду. Она мне кивнула, и я заверил Хиниджа, что для меня практически исключены любые выступления в Палате кроме как по флотским вопросам. Я видел многих офицеров, которые увалились под ветер, ввязавшись в политику. В целом я буду счастлив голосовать за практически любые предложения лорда Мелвилла, которого я высоко ценю и чьему отцу я крайне благодарен. Что же до энтузиазма или огульного критиканства — так в этом меня даже злейшие враги не смогут обвинить.
Хинидж согласился и заверил, что вряд ли что-то может осчастливить его больше, чем возвращение в Лондон с таким посланием. Мелвилл ему сказал, что в случае благоприятного ответа, документы придут в движение немедленно, и хотя потребуется несколько месяцев для того, чтобы они прошли все требуемые стадии, а официального объявления придется подождать до какой-нибудь победы в Испании или, еще лучше, на море, он ручается, что меня и мое текущее назначение занесут в особый список, и я не потеряю старшинства.
Господи, Стивен, как мы счастливы! Софи с песнями кружится по дому. Она все бы отдала, лишь бы ты мог разделить с нами радость, и я в страшной спешке кропаю эти строки, в надежде, что они застанут тебя до отбытия в Лейт. А если нет, то с радостью все расскажу тебе в Швеции. Я все же хочу внести одну поправку в наш план — раз мы все равно отправимся на Балтику, я хочу сходить в Ригу за такелажем, запасным рангоутом и особенно за парусиной. Лучшую парусину, которую я видел, делают в Риге. Благослови тебя Господь, Стивен! Софи просит передать тебе всю ее любовь.
Всегда твой,
Джон Обри».
— Что там еще? — воскликнул Стивен, быстро пряча письмо под книгу.
— Если позволите, сэр, — заглянула в комнату миссис Броуд, чье мягкое лицо еще не омрачила история со шкафом, — сэр Джозеф внизу и спрашивает, свободны ли вы.
— Конечно. Будьте добры, попросите его подняться сюда.
— Господи, Мэтьюрин, как я рад вас найти, — признался Блейн. — Я боялся, что вы уже могли уехать.
— Почтовая карета отправляется лишь в полшестого.
— Почтовая карета? Я думал, вы экипаж наймете.
