Инстинкт самок, пусть, разумеется, и не такой зрелищный, возможно, оказался еще сильнее. Несмотря на полное пренебрежение со стороны самцов, усилия хищников (чья жизнь зависит от собственной эффективности) и временами совершенно отвратительной погоды, Стивен и Хит увидели, как три храбрых птицы вывели всю кладку, в то время как у четвертой птенцы начали проклевываться, как раз, когда прибежал посыльный (мальчишка из хора) и сообщил, что «Леопард» выходит с верфи.
«Леопардовцы» несколько улучшили манеры при дальнейшем знакомстве. Частично потому, что после того как судно отбуксировали из гавани, славный брамсельный ветер наполнил паруса и понес его со скоростью в шесть и даже семь узлов — прекрасный ход в нынешнем состоянии. Даже у угрюмого мистера Роука улучшилось настроение. Частично потому, что моряк-инвалид, некогда матрос на «Боадицее», а теперь работник верфи в Мантоне, узнал доктора Мэтьюрина. В то же самое время широкий кусок парусины, прибитый к его рундуку с временным указанием «С. Мэтьюрин, пассажир до Стокгольма», слетел, когда багаж снова поднимали на борт. При этом обнажился список кораблей, на которых он служил, написанный по обычаю флота спереди и перечеркнутый ярко-красной чертой после каждого назначения.
Стивен замечал, что мореплаватели, в целом довольно доверчивый и неосведомленный о большом мире народ, в самый неподходящий момент обычно оказывались проницательными, подозрительными и опасливыми. Но такое независимое двойное свидетельство оказалось неопровержимым, и во время обеда в первый день плавания мистер Роук после всеобщего молчания поинтересовался:
— Так кажется, вы были «леопардовцем», сэр?
— Именно так.
— А почему вы нам об этом не сказали, когда поднялись на борт?
— Вы не спрашивали.
— Он не хотел хвастаться, — заметил казначей.
Эту мысль обдумали, а потом хирург уточнил:
— Вы, должно быть, доктор Мэтьюрин, автор трактата «О болезнях моряков».
Стивен кивнул. Казначей вздохнул, покачал головой и заметил, что в этом вся суть Комитета. Дают письменное распоряжение «Примите такого-то на борт до Стокгольма, снабжение только продовольствием», и ни слова о его достоинствах. Будь мистер Агамемноном или Навуходоносором, они бы так и не узнали:
— Мы думали, что вы обычный предприниматель, отправляетесь на Балтику по делам, как эти господа, — указал он на торговцев, уставившихся в грязную скатерть.
— Рискну предположить, что судно все еще было боевым кораблем, когда вы на нем служили? — спросил Роук.
— Последнее плавание как пятидесятипушечного корабля. «Леопард» потопил «Ваакзамхейд», голландский семидесятичетырехпушечник, в высоких южных широтах. Не слишком известный бой — в тех водах не остается ни обломков, ни пленных. Кажется, о нем и официального объявления не было.
— Расскажите же нам об этом, доктор, будьте добры! — попросил Роук, его лицо засияло светом отраженной славы, а другие моряки придвинули стулья поближе. — Как пятидесятипушечный корабль потопил семидесятичетырехпушечник!
— Вы должны понимать, что я провел весь бой внизу, и, хотя слышал орудийную стрельбу, но ничего не видел. Поведать могу только то, о чем мне рассказали участники боя.
Все равно. Собравшиеся слушали жадно, выпрашивая точные детали, прося повторить отдельные эпизоды так, чтобы полностью их понять. «Леопард», хотя и далекий от времен своей славы, все еще оставался их судном. В этом заключался смысл. Они вежливо слушали рассказ о последних подвигах Джека Обри и тоже негодовали по поводу плохого обращения с ним, но все это будто в другом измерении и очень далеко. Значение имел только «Леопард», только «Леопард» оставался реальным.
Следующие несколько дней Стивен рассказывал эту историю или отдельные эпизоды из нее снова и снова. Иногда в капитанской каюте, куда его приглашали на обед, и где он мог точно указать места установки ретирадных пушек (следы от колес все еще виднелись). Иногда на квартердеке, и слушатели сразу его поправляли, если он менял эпитеты или порядок. И все это время ветер держался, неся их на норд-норд-ост так быстро, как стоило пожелать. Быстрее, чем Стивен на самом деле желал. С дрогнувшим сердцем он заметил первых северных птиц — гаг над Скагерраком.
Мягко задувший с веста ветер провел их через Каттегат и Бельт. Ни одной задержки, пока сломавшаяся фор-стеньга не задержала их немного к норду от Готланда. С этого момента продвижение стало медленным, и они лишились надежды на отличное плавание. Как результат — масса проклятий и раздражения. Но для Стивена путешествие не могло оказаться слишком медленным. Часы медлительности принесли облегчение от постоянного растущего напряжения.
Но невзирая на все это, когда утром в четверг показался «Сюрприз», Стивен сразу перешел на борт фрегата.
На палубу он поднялся необычно рано, плохо выспавшись и не выдержав клоунского чихания в кают-компании. Его коллега, нынешний хирург «Леопарда», неплохой в целом молодой человек, вбил себе в голову, что очень забавно усиливать звук чихания. Это переросло в привычку, и каждый раз, когда он поднимал такой шум (довольно часто), он обычно глазел по сторонам, чтобы разделить веселье.
Стивен рано поднялся на палубу и застал капитана и большинство офицеров, раздраженно уставившихся на судно с наветренной стороны, полностью видимое на правой раковине.
— У него нет флотского вымпела, — заявил капитан. — Он не может быть военным кораблем.
— Да. Это наверняка приватир, причем американский, — согласился штурман.
— Если бы вы только починили стеньгу вчера вечером, мы могли бы дойти до Вестервика. А сейчас шансов нет — посмотрите, какие он поднимает буруны.
И впрямь первоклассные буруны — под брамселями и наветренными лиселями он развивал больше десяти узлов, отбрасывая носом пенящуюся воду широко в стороны.
Во время взаимных препираний (штурман, естественно, вернул сполна капитанские придирки) приятный молодой помощник штурмана по имени Фрэнсис позаимствовал у Роука подзорную трубу. Он долго и внимательно вглядывался, а потом с огорченным видом передал трубу Стивену.
— Успокойтесь, мистер Фрэнсис, — посоветовал Стивен, трижды все перепроверив. — Это «Сюрприз» под командованием мистера Обри. Он должен встретить меня в Стокгольме. Капитан Уорлидж, могу ли я попросить вас лечь в дрейф и поднять флаг, дабы показать наше желание связаться с ними? Фрегат доставит меня в Стокгольм, сэкономив массу времени.
Как самый старший «леопардовец» из всех, Мэтьюрин приобрел огромный авторитет на судне. Говорил он с потрясающей уверенностью, а альтернатива казалась столь бессмысленной, что Уорлидж заверил — он всегда рад помочь офицеру его величества, и «Леопард» убрал грот-марсель.
От взгляда на лицо нового члена парламента от Милпорта у каждого поднялось бы настроение. Не то чтобы Джек Обри торжествовал или очевидно радовался (после того как они подошли к «Леопарду», оно скорее омрачилось на некоторое время), но жизнь сияла в нем, восстановилась гармония. Почти пропала та странная, паралитическая омертвелость, которая овладела им в последние месяцы. Лицо его было по своей природе веселым, пока с него не смело всю радость, славное румяное лицо, чьи черты сформировали смех и улыбки. Оно снова стало прежним, как минимум столь же румяным, и его освещали будто бы еще более яркие синие глаза.
