— Конечно же, можешь. На этот раз красный шар, в корзине полно места. Хочешь взглянуть?
Стивен не ответил, пока она не повторила вопроса. Он взглянул на Диану несколько ошеломленно и признался:
— Великолепно. Ты держишь его здесь?
— О нет, конечно нет. Он огромный. Но наполняют его в литейне — используют железные опилки и серную кислоту, чтобы получать негорючий воздух, как ты понимаешь, и его можно увидеть с башни. Стивен, ты себя хорошо чувствуешь?
— Признаюсь, моя дорогая, немного странно. Но подняли меня до зари. Я вполне способен забраться на вершину башни.
— Поднимемся аккуратно. На буфете за тобой лежит подзорная труба.
Она провела его сводчатым коридором позади зала к темной башне, гораздо более старой, нежели дом.
— Будь очень осторожным, Стивен, — предупредила она, поднимаясь по спиральной лестнице. — Держись стены, на полпути пропадают перила.
Двигаясь по спирали в густой тени, они добрались до крохотной дверцы наверху и выбрались на яркий свет. Поднялись они удивительно высоко, и под ними раскинулся весь остров.
— Сюда, — показала Диана, отведя его к восточному парапету. Там виднелся старый Стокгольм - где-то в часе ходьбы, а с одной его стороны сгрудились высокие трубы фабрик.
Диана несла «Синего Питера», теперь она завернула камень в платок, положила в карман и навела подзорную трубу на трубы.
— Вот. Видишь ту, которая сильно дымит? Влево от нее, во дворе, виднеется верхняя часть круглой красной штуки. Это мой воздушный шар!
— Благослови его Господь! — ответил Стивен, возвращая трубу.
— Кажется, нам надо спуститься и выпить чаю, — побеспокоилась Диана, изучив его лицо. — Выглядишь ты, как белая оберточная бумага. Иди первым, я за тобой. Я-то знаю, где задвижка на двери.
Стивен открыл дверь, сказал что-то неразборчиво насчет субботы и нырнул головой вперед в пустоту.
***
Похоже, что несмотря на смутные задержки и неприятности, полет скорее отложили, чем отменили. По крайней мере, если из него сделали представление, то весьма скромное — он не помнил ни толпы, ни шума.
Какие-то беспорядочные воспоминания о падении, ранах и возбуждении заслоняли недавнее прошлое. Но сейчас они поднялись над облаками — довольно близкая аналогия его временно затуманенного сознания, и оказались в чистом воздухе на высоте, со странно знакомым темно-синим небом над головой и со всех сторон, пока Стивен не выглядывал за край корзины вниз, разглядывая фантастические завихрения медленно меняющейся карты облачно мира. Гораздо чище и интенсивнее, чем в его сне, который он прекрасно помнил.
И хотя во сне краски казались яркими, но не до столь чудесной степени. Плетение корзины играло бесконечными и очень красивыми оттенками — от темно-коричневого до светло-соломенного. А канаты, спускающиеся от удерживающей оболочку сети, отличались особой тонкостью цветов.
Будто бы Стивен впервые видел тросы или будто к нему вернулось зрение после многих лет слепоты. Когда он взглянул на Диану, то от совершенства ее щек перехватило дыхание. Она сидела в корзине шара в зеленом платье для верховой езды, со сложенными на коленях руках. Смотрела она на свой бриллиант, прикрыв глаза — их прятали длинные ресницы.
Оба молчали, их окружал целый мир тишины, но Стивен понимал: они достигли полной гармонии друг с другом, никакие слова не сблизят их еще больше. Он задумался о высоте, ее эффектах. Насколько это обостренное чувство жизни зависело от подъема на высоту? Он вспомнил свой затяжной подъем по склону Маладетты на высочайшую точку, которой он достигал на суше.
Поездка на муле в предрассветной темноте из Бенаске — все выше и выше, чтобы до полудня подняться до высочайших пастбищ, с горными потоками столь плотными, будто из бочки, льющимися из-под голых скал по пути. Привал в хижине, а потом пешком, вверх через обширные заросли низкорослых рододендронов, пока они не уступили место горечавкам, без числа растущим на коротком дерне. Вверх, к каменистому краю ледника, где множество примул росли во всем своем великолепии, так аккуратно, будто поработали все королевские садовники. Все это, вместе со стадом спасающихся от него серн внизу и парой кружащихся орлов сверху, отчетливо виднелось в пронзительном тонком воздухе.
Но далеко не с той же ясностью. Имелось и другое отличие. В тот долгий день он отчетливо чувствовал время, хотя бы потому, что нужно было спуститься вниз до наступления ночи. Сейчас же время исчезло. Если можно так сказать, последовательность сохранилась — жест или мысль следовали за своими предшественниками, но продолжительность исчезла.
Они с Дианой могли лететь часы или даже дни. Опять-таки, пусть Маладетта и была физически опасной, но там не ощущалось столь неотвратимой угрозы, как в этой безграничности.
Диана почти наверняка задремала, и он промолчал. Ни слова он не сказал и о высокой дымке, которая заволокла небо, образовав вокруг Солнца двойное гало и нарисовав два интересных призматических ложных солнца. Стивен на самом деле тоже чувствовал себя сонным и закрыл глаза.
В самом начале сна он еще мог признаться: «Я сплю». Но восприятие сна исчезло практически сразу, и его наполнила такая тревога, словно бы он и намека не имел на то, что происходящее — всего лишь капризы спящего разума. Сейчас ему стало ясно, что они направились с благоприятным ветром к Шпицбергену. Там они наверняка наткнутся на китобоев, скапливающихся в этих водах в это время года. Можно будет увидеть чудеса Арктики, так хорошо описанные Малгрейвом
[49], и северный ледовый барьер, преградивший ему путь к полюсу.
Но во всем этом имелось какое-то противоречие. Хотя как-то раз внизу они заметили каменистый ландшафт, но не сделали попытки спуститься. Теперь же взору открывался лишь бесконечный серый океан от одного края горизонта до другого.
Сон внутри сна развеялся в незнакомой комнате. Диана тоже оказалась здесь — но одетая не для верховой езды, а в простое серое платье. А еще присутствовали Ягелло и двое мужчин в черных сюртуках и коротких париках — очевидно, врачи; один дурак, а другой чрезвычайно умный. С Дианой они говорили по-шведски, а Ягелло обычно переводил — ее знаний языка едва хватало для ведения домашнего хозяйства. Между собой они обсуждали пациента на латыни.
Вскоре присоединился третий врач. К нему относились с подчеркнутым уважением — он носил орденскую звезду. Этот порекомендовал медицинские банки. Нога, по его словам, особых проблем не представляет. Подобных переломов он видел множество, их всегда излечивает басринский метод
[50] Андерсена, по крайней мере, пока пациент достаточно здоров. Здесь, разумеется, мы имеем дело с порочной привычкой, определенной степенью недоедания и тем, что он без колебаний назовет ранней стадией депрессии. Но всё же стоит отметить, что тело пациента, пусть и худощавое, крепко сложено, и какие-то остатки юности еще заметить можно.
