Оставшись в одиночестве, Джек продолжил привычное хождение взад-вперед. На этом самом квартердеке он, должно быть, прошел сотни и сотни миль за все эти годы. Рым-болт возле кормовых поручней, на котором он поворачивал, сверкал как серебро и опасно истончился. Хорошо, что Малин-Хед виднеется так отчетливо. Это подтверждает, что Иништраулл и Гарваны, ставшие погибелью для многих более умелых навигаторов, чем Джек, особенно в плохую погоду, когда днем не видно солнца, а ночью звезд, остались на безопасном расстоянии за кормой.
После отмеренной мили на удачу, он отдал приказы, по которым корабль пойдет так близко к весту, как только позволит ветер с зюйд-веста. Джек с удовольствием обнаружил, что нужно всего лишь на пол румба отойти от ветра, чтобы играючи делать семь узлов всего лишь под марселями и нижними парусами, хотя умеренные волны и бились в левый борт с регулярностью давно установившихся валов, слегка отклоняя от курса и окатывая по диагонали бак и шкафут брызгами и даже порциями воды.
Вместе со вкусом соли на губах это приносило глубокое удовлетворение. Но в то же время он знал, что команда фрегата в целом пала духом, разочаровалась и была не в настроении. Весьма вероятно, что кое-кто из угрюмых матросов уже поминает «неудачное плавание» или «Иону на борту». Это может стать очень опасным, если твердо закрепится в коллективном разуме корабля, всегда склонном к фатализму. Особенно опасно на корабле без морской пехоты, Дисциплинарного устава, спасения в законах и традициях флотской службы в целом; на корабле, где авторитет капитана целиком зависит от его репутации и продолжительности прошлых и нынешних успехов.
Это он узнал, не прислушиваясь к разговорам и не из сообщений доверенных матросов вроде Бондена или Киллика, и не от эквивалентов главного старшины и капрала корабельной полиции (доносчиков он ненавидел), а оттого, что большую часть жизни провел на плаву, в том числе рядовым матросом. Настроение корабля Джек по большей части оценивал бессознательно — неявно запомнившиеся впечатления о сменившем рвение послушании, отсутствие вульгарных шуточек на баке, проскакивавшие между соплавателями косые взгляды или сварливые ответы и общее отсутствие настроения. Но пусть в основном инстинктивная, оценка оказалась удивительно точной.
«Мало шансов на утешение в этих водах, если нам не повезет наткнуться на американца, — размышлял он, — но, по крайней мере, остаток месяца проведем за привычным океанским плаванием, галс за галсом каждую вахту, пока не поймаем весты. Будет чем их занять, но не переутруждать. А затем снова увидим солнце».
Далеко в Атлантике, длинный галс за длинным галсом, привычка моряцкой жизни вернулась с прежней силой. Каждый день следовала стабильная рутина, становившаяся все более терпимой — от мытья палуб при первых проблесках зари до отбоя, неизменная последовательность склянок, совершенно предсказуемая еда, ничего кроме моря и неба от края до края горизонта. Жизнерадостность вернулась практически до былого беззаботного уровня. И, как всегда, каждый вечер бурные переживания и энтузиазм приносили артиллерийские учения — учения с полным смертоносным зарядом и ядрами, нацеленными на плавучие мишени.
Пока «Сюрприз» ловил весты, Джек потратил больше пороха, чем купил бы на призовые от захвата шнявы.
Он оправдывался перед самим собой (никто другой, а уж тем более Стивен, не ставил под сомнение необходимость расходов) отсылкой к высокому стандарту быстрой и точной стрельбы, которой славился фрегат, и тем, что матросы слегка заржавели. А оркнейцы (некоторые из них притащили на борт арбалеты) вообще очень слабо представляли себе дружную дисциплинированную стрельбу. Но все же Джек отлично знал, что громоподобный рев, прорезывающее дым пламя и восторг от того, что плот из бочек в двух сотнях ярдов внезапно разлетается на куски во всплеске белой пены, а отдельные клепки взлетают высоко вверх, очень помогали поднять настроение и вернуть «Сюрприз» в состояние счастливого корабля — единственно возможного состояния для эффективной боевой машины, единственного корабля, каким приятно командовать.
Лишь в немногих исключительных случаях подобное состояние возникало спонтанно. Например, когда славной компании хороших матросов удавалось попасть на сухой, способный ходить круто к ветру корабль с эффективными уоррентами (самая важная фигура в этом отношении — боцман), пристойным набором знающих морское дело офицеров и строгим, но не тиранящим команду капитаном. В остальных случаях счастливый корабль нужно пестовать. У нижней палубы есть свои способы разобраться с абсолютно бесполезными матросами, выгоняя их из-за общего стола и устраивая им чудовищную жизнь. Но были и другие — с крепким характером и кое-каким образованием, способные устроить большие проблемы, если окажутся одновременно неуклюжими и разочарованными. На «Сюрпризе», например, рядовыми матросами служили восемь шелмерстонцев, раньше самостоятельно командовавших судами, а еще больше ходили помощниками и разбирались в навигации.
То же самое, хотя и в другой манере, можно было сказать и о кают-компании. Не вписывающийся в нее член этого маленького мирка может примечательно расстроить работу всего корабля. Мелкие недостатки, ничего не значащие в плавании к Гибралтару, могут принять гигантские размеры в ходе долгого назначения — пара лет на блокаде Тулона, например, или три года на африканской станции. Джек сомневался, умно ли он поступил, назначив Стэндиша казначеем почти исключительно на основе его превосходной игры на скрипке и рекомендации Мартина, знакомого с ним по Оксфорду, несмотря на отсутствие у Стэндиша опыта.
Но помимо музыкального дара, Джек редко, когда так ошибался в человеке. Скромность и робость, принесенные на борт нищим безработным Стэндишем, куда-то исчезли. Уверенность в ежемесячном доходе и стабильном положении развили в нем неприятную дидактическую многословность. И он, конечно, оказался некомпетентным. Джек писал Софи: «Я предполагал, что любой человек, наделенный здравым смыслом, может стать терпимым казначеем, но ошибался. Он попытался поначалу, но каждый раз, когда мы поднимаем брамсели, его мучает морская болезнь. Складывать и умножать он не умеет — у него не выходит один и тот же результат дважды. Так что он быстро разочаровался и теперь свалил все на своего стюарда и на баталера.
Достоинства у него все же есть. Он абсолютно честен (чего не скажешь обо всех казначеях), и весьма благородно с его стороны не заявлять всем, что он хороший пловец, после того как я вытащил его из воды. Еще он слушает внимательно, даже жадно, когда Стивен и Мартин объясняют ему маневры корабля или различие между планширем и спиркетингом
[7]. Но помимо этих лекций (тебя бы они подбодрили), во время которых он молчит, он говорит, говорит, и говорит, и всё время о себе. Том, Вест и Дэвидж, у которых образования не больше, чем можно получить на корабле, и не слишком склонные к чтению, его стесняются (он же университет закончил), а Мартин удивительно великодушен. Но так продолжаться не может — мало того, что Стэндиш некомпетентный казначей, так еще и до обидного глуп».
