Стивен уверенно скреб пером, хотя теперь выражение его лица смягчилось. Он писал:
«…так что, сокрушив Бейкера в вопросах экономики пчелы–отшельницы, я хочу только добавить, что искренне устал сам быть пчелой–отшельницей. Слов моих не хватает, чтобы выразить желание услышать тебя снова, узнать, что ты и, может, наша дочь в порядке, благополучны и счастливы. Что до того, как материальные блага влияют на счастье, то твое может вырасти, как выросло мое, если ты узнаешь, что, когда эти трофеи доберутся до порта, наши средства могут стать менее скудными, стесненными, тревожными и унылыми».
Джек вернулся к своему письму:
«Но одна даже доля «Сюрприза» в этих трофеях должна хоть немного помочь бедняге Стивену. Как владелец он получает наибольшую долю, конечно же. Немного поможет, но боюсь, что это лишь маленький шажок на пути к восстановлению его богатства. Я не уверен, как обстоят дела. Хотя, как только я услышал о крахе банка, я помчался в его комнату и заверил, что в жизни ни о чем так не сожалел, как о совете перевести деньги в «Смит энд Клоус», что я надеялся и молился, чтобы он не последовал ему и не оказался на краю полного краха, и планировал сказать, что мы прежде обходились общим кошельком, и снова так сделаем. Но я запутался в собственных словах, я и сейчас их плохо выразил, и он меня одернул: «Нет, нет. Вовсе нет. Это ничего не значит. Я тебе бесконечно благодарен». После этого он ничего не сказал. И хотя время от времени я делаю, как надеюсь, деликатные намеки и предложения, он, похоже, их не замечает. А поскольку его гордости сам Люцифер не может держать книгу, колокол или свечу, я не могу напрямую затронуть эту тему. Но всё же, когда плавание закончится, я попрошу его, в порядке одолжения, продать мне «Сюрприз». Это не только доставит мне исключительное удовольствие, но и, по крайней мере, поддержит его на плаву.
Возвращаясь к другим кораблям: у американцев весьма малочисленные команды — многих высадили на берег в Перу. Гораздо мудрее лишить их возможности поднять восстание и вернуть корабль. Но сейчас риск этого мал — сопровождать их будет не только «Тритон», мощный для этих вод корабль с большим экипажем, но и «Мускат». Ему быстрее вернуться в Батавию через Кантон, подождав там северо–восточного муссона, чем лавировать обратно против нынешнего. Я предложил Тому командование, но он предпочел остаться с нами, так что шлюп получил Филдинг, который в полном восторге».
Зашел Киллик и с неодобрительным видом встал в дверном проеме, тяжело дыша. Друзья не обратили внимания, погруженные в письма. Он подошел к столу и передвинул несколько ножей и вилок — без нужды и с ненужным шумом.
— Убирайся, Киллик, — приказал Джек, даже не повернувшись.
— Киллик, ты меня с мысли сбиваешь, — добавил Стивен.
— Да я только пришел сказать, что повар сжег суп, доктор до сих пор не бритый, а Ваша честь чернила пролили на бриджи, единственные приличные бриджи.
— Кровь Господня… ад и смерть, так и есть, — проревел Джек. — Так иди и достань старые. Стивен, можно тебя побеспокоить? Киллик, иди и попроси у мистера Мартина, с наилучшими пожеланиями от доктора, три куска супового концентрата.
— Три куска супового концентрата, так точно, сэр, — ответил Киллик, добавив будто бы про себя: — Этого и близко не хватит, все же, даже близко.
Джек вернулся к письму:
«Моя дорогая, мы собираемся через полчаса дать прощальный обед. Времени полно, но все задействованные матросы не хотят ударить в грязь лицом, тем более что «Мускат» — полноценный боевой корабль королевского военно–морского флота. Во главе с Килликом они под разными предлогами приходят или таращатся в люк, хмурясь и кашляя на нас, пока мы не выстроимся, сияющие и безукоризненные, чтобы встретить гостей».
Он закончил письмо заверениями в любви и поцелуями всем, когда открылась дверь и показался Том Пуллингс, снова первый лейтенант фрегата. Несмотря на это, он надел мундир коммандера, прекрасный мундир, пусть слегка помятый и пахнущий тропической плесенью (его не доставали последние девять тысяч миль):
— Простите, сэр, но вы не слышали, как я стучал. Кажется, шлюпка отчалила от «Тритона».
— Спасибо, Том. Я только запечатаю письмо и присоединюсь к тебе.
— И, сэр, мне очень стыдно признать, но, когда вы впервые поднялись на борт, я забыл отдать вам письмо, переданное мне в Кальяо. Оно лежало в кармане именно этого мундира и вылетело у меня из головы, пока я не услышал хруст.
Джек сразу же понял, что письмо — от его внебрачного сына, зачатого во время службы на станции мыса Горн в юности, и едва ли разобрал спутанный рассказ Пуллингса о священнослужителе, посетившем «Сюрприз» в Кальяо и очень огорчившимся, что капитана Обри или доктора Мэтьюрина нет на борту. Говорил он на прекрасном английском, только с резким акцентом — его можно было принять за ирландца, не будь он черен, словно уголь. Том снова повстречал его у губернатора — тот стоял рядом с епископом, одетый в пурпурную сутану. Обращались с ним с огромным уважением. Именно там он и передал письмо. Пуллингс еще раз извинился и ретировался.
— Письмо от Сэма, — заметил Джек, передавая Стивену первый лист. — Как хорошо он выражает мысли… какой удачный оборот, клянусь. Тут для тебя послание, — он передал второй лист. — И что–то по–гречески. Пожалуйста, прочти.
— Как же он продвигается, это точно. Такими темпами скоро станет генеральным викарием. Это не греческий, а ирландский. Имея в виду мое обращение к патриарху, он пишет: «Да ниспошлет Господь венок вам на голову».
— Что ж, это вежливо. Я вряд ли сам бы такое сочинил. Так что, у ирландцев своя письменность есть? Представления не имел.
— Конечно, у них есть своя письменность. И она у них появилось задолго до того, как твои предки вылезли из мрачных тевтонских лесов. Именно ирландцы научили англичан азбуке, хотя и без особого успеха, признаю. Но письмо действительно прекрасное, так и есть.
— Так, сэр, — вмешался Киллик с бритвой в руке и переброшенным через нее полотенцем, — вода стынет.
— Он отличнейший парень, — сказал Джек сам себе, ещё раз перечитывая письмо Сэма, — но как я рад, что это пришло, когда моё уже закончено.
Существование Сэма было прекрасно известно и принято в Эшгроу–коттедже, как и на борту «Сюрприза», где стало источником развлечения — многие из старых матросов видели, как молодой человек впервые поднимался на корабль, копия отца, только ослепительно–чёрный. Однако мышление Джека, хотя и логичное в том, что касалось математики и небесной навигации (он прочёл несколько докладов в Королевском обществе, вызвав шквал аплодисментов у той части присутствующих, которые их понимали, и мрачное настроение у остальных), становилось менее последовательным там, где речь шла о законах. Некоторым из них (и почти всем, относившимся к службе), он повиновался без вопросов, иные временами преступал, после чего его мучила совесть, над третьими посмеивался. Место Сэма в этом постоянно меняющемся ландшафте оставалось неясным. Джек не мог не ощущать некую лёгкую вину за это давнее распутство, но сердечно любил своего чёрного папистского священника–сына. Противоречие оставалось, и от этого ему было бы очень неловко читать письмо Сэма, когда сам он пишет Софи.
