То, что внешность на самом деле не обеспечивала однозначной идентификации, вызывало у некоторых беспокойство. В 1644 году, за год до казни Лода, религиозный проповедник Джордж Гиппс произнес великопостную проповедь перед палатой общин. В ней он описал, как поражен был, прибыв в подконтрольный круглоголовым Лондон, внешним видом высокопоставленных деятелей церкви. Он едва мог поверить своим глазам, рассказывал он, при виде их «хулиганских причесок» и «нарядов кавалеров»
[387]. Спустя девять лет, в середине периода Междуцарствия, еще один пуританский священнослужитель, Томас Холл, опубликовал «Мерзость длинных волос» (Loathesomeness of Long Haire, 1654). Продолжая традицию, заложенную диатрибой Принна против «локонов любви», Холл с большим одобрением цитирует Принна, ссылается на тот же ряд моральных и духовных авторитетов и призывает пресечь злоупотребление длинными волосами, которое, очевидно, имело место даже при пуританском правительстве.
Ил. 5.5. Полковник сэр Джон Хатчинсон (1615–1664) с сыном. Длинноволосый пуританин Джон Хатчинсон командовал парламентской армией
Ил. 5.6. Архиепископ Лод носил короткие волосы, но из‐за своей церковной политики он был казнен по указу парламента
Это долгое сражение против длинных волос свидетельствует о непрерывности определенной этической традиции, но также указывает на границы возможностей стереотипов адекватно описывать сложную природу действующих убеждений и поведения реальных людей. Очевидно, что стереотип должен опираться на реальность, чтобы иметь какое-либо влияние: ярлыки «круглоголовый» и «кавалер» не были пустышками. Многие из тех, кто участвовал в революционной борьбе, не носили длинных локонов, характерных для элиты, но и не все сторонники короля были длинноволосыми. А рядовые члены обеих политических групп происходили из народа, и их доходы и социальное положение не предполагали возможности чрезмерно увлекаться вопросами модной самопрезентации. Таким образом, длина волос не столько указывала на существовавший в обществе глубинный раскол, сколько служила эмоционально заряженным символом, который опирался на древнюю генеалогию споров о внешности. Благодаря той возможности сориентироваться среди хаоса, которую они давали, волосы стали визуальным знаком, который взяли на вооружение противоборствующие стороны.
Любопытно и в каком-то отношении типично для неконтролируемых механизмов моды, что политическая победа круглоголовых обернулась полным крахом для коротких стрижек. Хотя монархия была в конце концов восстановлена, она уже не была абсолютистской, и после Славной революции 1688 года принцип парламентской демократии оставался незыблем. Однако, несмотря на рост среднего класса и уменьшающуюся важность двора как арбитра моды, длина волос только продолжала расти. К XVIII веку волосы были не только длиннее, чем когда-либо, но часто накладными. И именно пудреным длинным волосам и парикам этой новой эпохи суждено было претерпеть новое испытание.
Республиканские стрижки
В начале 1790‐х годов народные настроения в Британии были неспокойными. Еще свежа была память о потере взбунтовавшихся американских колоний. Король Георг, хотя на тот момент был в здравом уме, только что перенес то, что, как окажется потом, было лишь первым приступом его безумия. Принц Уэльский, наследник престола и регент, ожидавший своего часа, вел рассеянный образ жизни, был обременен долгами, незаконно заключил брак с католичкой и истощал государственную казну. В 1789‐м британцев потрясли вести о революции во Франции, вслед за которыми начали прибывать политические беженцы. В январе 1793 года состоялась казнь Людовика XVI, а через месяц Британия вступила в войну с новопровозглашенной республикой. При этом на берегах Альбиона активизировались доморощенные радикалы: отдельные индивиды и общества вели агитацию за политические реформы, всеобщее избирательное право для мужчин, образование для рабочих и свободу прессы. Ко всему этому, плохие урожаи означали, что к началу 1795 года возникнет проблема недостатка продовольствия, пессимисты же рисовали картины настоящего голода. Посреди этих волнений, кризиса и неуверенности в завтрашнем дне начала появляться шокирующая новая мода: люди стали носить короткие стрижки (ил. 5.7). Внимание к новой прическе на фоне беспорядков и стремительных социальных изменений кажется нелепым и тривиальным. Однако, учитывая визуальный и моральный контекст, в котором она появилась, становится ясно, что ее влияние и провокационность были значительными и что, на взгляд обывателя конца XVIII века, короткие волосы представляли скрытую угрозу традиционному порядку.
Ил. 5.7. Исаак Крукшенк. Искушенные короткостриженые. 1791. Карикатура изображает новомодные короткие стрижки, а также другие модные новаторские формы одежды, с которыми они часто ассоциировались: брюки, обтягивающий сюртук, скинутый с плеч, высокая шляпа и короткая дубинка. Монокль, который держит персонаж слева, — еще одна деталь, указывающая на дендизм
Но сначала немного предыстории. К последнему десятилетию XVIII века ушли из памяти времена, когда волосы представителей элит не были длинными. В течение приблизительно 170 лет представления о моде и статусе сходились в том, что атрибутом привилегированной мужественности являются волосы длиной по крайней мере до плеча. Более того, в течение большей части этого периода длинные волосы мужчин, как правило, представляли собой парик или их укладывали так, чтобы они выглядели как парик. Для этого предприятия необходимы были два главнейших средства для ухода за волосами в XVIII веке: пудра и помада для волос. Поглощая жиры и масла, пудра использовалась в качестве чистящего средства, подготавливая текстуру волос для создания причудливых причесок, а также, будь то белая или тонированная, она изменяла оттенок волос (или парика). Сохраняя длинные волосы чистыми, ухоженными и презентабельными, пудра имела важное значение в вопросах аристократической элегантности, общественного признания и самоуважения.
Ил. 5.8. Парикмахер наносит пудру на волосы мужчины с помощью специального приспособления
Количество используемой пудры для волос варьировалось, но к 1770‐м годам, когда прически как у мужчин, так и у женщин достигли самых крупных размеров и наибольшей сложности, объемы потребления пудры потрясали воображение. Помимо той пудры, что парикмахер использовал непосредственно при расчесывании, укладке и закреплении волос, готовая прическа посыпалась ею целиком, как пирог — сахарной пудрой (ил. 5.8 и 5.9). Из-за образующихся облаков белой пыли, как правило, это происходило в небольшом специально отведенном для этого помещении — в шкафу для пудрения, — где клиента оборачивали в льняные покрывала и накрывали лицо защитной маской. Пудра выдувалась во все стороны из специальных мехов (см. передний план на ил. 2.19) или вытряхивалась из коробочки с отверстиями, а излишки, попадавшие под маску и накидку и оседавшие на коже, соскребали при помощи пудрового ножа. Мемуаристка Мэри Фрэмптон (1773–1846), вспоминая сложные парадные прически своей юности, предположила, что за один сеанс могут быть потрачены «один фунт и даже два фунта» пудры
[388]. И действительно, акцизные счета за период до 1795 года показывают, что Великобритания производила более восьми миллионов фунтов крахмала каждый год, большая часть которых уходила на пудру для волос
[389].
