Некоторые молодые люди не просто кричали, как резаные. При том что в Соединенных Штатах поведенческие нормы были более жесткими, чем в Великобритании, там также было более развито сутяжничество и было проще отстоять определенную концепцию личности. С этим связано отсутствие традиции школьной формы — традиции, в которой дети и их родители, пусть и не всегда добровольно, были готовы к тому, что индивидуальный облик будет подчиняться общей идентичности сообщества, в обсуждении которой они не имели права голоса. Все это означало, что, в то время как школьники в Великобритании (а иногда и их родители) могли лишь жаловаться, когда их заставляли стричься, в Соединенных Штатах некоторые из них подавали в суд. Несмотря на действие школьных кодексов, предписывавших короткие стрижки, в течение десятилетия между 1965 и 1975 годами «ошеломляющее количество» молодых людей добивалось справедливости в судах, не только в судебной системе штата, но и через федеральный суд. После безуспешных слушаний в соответствии с законодательством штата более ста дел было передано в федеральные апелляционные суды, а девять упорных сутяжников из числа школьников даже обратились в высшую судебную инстанцию Америки — в Верховный суд
[435]. На таком фоне неохотное повиновение моего брата и его друзей в нашей сельской школе в Новой Зеландии кажется совершенно безвредным.
Противники длинных волос выдвигали те же аргументы, что звучали по другую сторону Атлантики, хотя и с большим отвращением и яростью: подобные прически были физически неаккуратными, расхлябанными в моральном отношении и создавали путаницу во внешних признаках гендера. Длинные волосы воистину были чреваты распадом общества, а их обладатели были антисоциальными дегенератами, которые оставили приличия у дверей парикмахерских. Одна из причин усиления беспокойства заключалась в том, что ценности, которые, как казалось, игнорировали молодые люди, определялись как американские. Это означало, что, независимо от мотивов длинноволосых, их внешность каким-то глубинным и угрожающим образом воспринималась как предательство. Для врагов длинных волос это была прическа, предполагавшая сознательное отрицание убеждений и норм поведения, на которых была основана нация. Таким образом, ставки внезапно выросли, и разделение было очень четким: с одной стороны были коротко стриженные приличия и порядок, с другой — нравственная развращенность и хаос. Как высказался директор небольшой школы в Висконсине, свидетельствуя в поддержку правил, касающихся волос: «Всякий раз, когда я вижу длинноволосого подростка, он, как правило, предводительствует бунтом, он совершил преступление, он наркоман или что-то в этом роде». Длинные волосы, сказал он, являются «неамериканскими» и «отражают символ, который, как мы ощущаем, призван разрушить все, что мы пытаемся создать, и говоря „мы“, я подразумеваю богобоязненных американцев»
[436].
Длинные волосы на мужчинах, в равной степени демонизируемые их противниками и идеализируемые их сторонниками, стали символом, несущим гораздо более общую политическую нагрузку. На протяжении десятилетия волосы становились все длиннее и могли использоваться для отсылки ко всему, что противоречило структурам, убеждениям и политике истеблишмента; этот знак закрепился и за нарастающими протестами против войны во Вьетнаме, и за новым юношеским движением, отрицавшим принятые формы гражданства (ил. 6.3). Когда длинные волосы присвоило движение хиппи, возникшее в массовом сознании в течение «Лета любви» 1967 года, Америка увидела в них символ социальной дисфункции — а по другую сторону баррикад такую прическу считали предвестницей грядущей утопии. В длинных распущенных локонах проявлялась автономия молодежи; свобода выражения, секса и наркотиков; торжество природы над всем искусственным и предписанным; протест против патриотической войны и отказ от императивов капитализма. В этом отношении трудно переоценить важность волос как вещественного символа: отращивание шевелюры было «для контркультуры способом публично заявить о себе» (ил. 6.4)
[437].
Ил. 6.3. Хиппи и вооруженный полицейский. Народный парк, Беркли, Калифорния. 1969. Конфликт касается не только внешности
Апофеозом всего этого стал театральный мюзикл, а затем фильм «Волосы», который видели миллионы людей по всему миру. Его однословное название резюмировало его нравственный посыл и провокационность. Спустя два года после первого представления, в 1969 году Джон Леннон и Йоко Оно устроили свой собственный «волосатый» протест, проведя серию «постельных» мероприятий. Начиная с празднования собственного медового месяца они извлекали выгоду из неизбежного внимания СМИ, появляясь на публике и воплощая в жизнь свое послание мирного протеста: они оставались в кровати и отращивали свои волосы. Приглашенные репортеры и фотографы распространяли по миру изображения длинноволосой пары, блаженно возлежавшей на подушках, на оконных стеклах за ними были наклеены плакаты с лозунгами: «ВОЛОСЫ ЗА МИР» и «В ПОСТЕЛИ ЗА МИР» (ил. 6.5). «Леннон был сторонником символического подхода к политике. Для него это было революционно — отращивать волосы в качестве символа отказа от более привычного образа жизни»
[438]. В одном из интервью Леннон заявляет об этом прямо: «Все, что мы говорим, символически, это вместо того, чтобы, допустим, бить витрины, отрасти свои волосы, например»
[439].
Ил. 6.4. Длинноволосый хиппи в бусах и с колокольчиками на первой встрече в знак всеобщей любви в парке на острове Белль Айл, Детройт. 1967. Отказ от традиционных американских ценностей
Почти полвека спустя меня более всего поражает наивная уверенность этой контркультуры. Многие из участников описываемых событий действительно верили, что то, какую они носят прическу, имеет большое значение и что это может помочь изменить мир. Кит Кэррадайн, чья актерская карьера началась с его ролей в оригинальном бродвейском мюзикле «Волосы», заявил: «Волосы были важны. Было важно иметь волосы. Вы знаете, это было частью униформы, частью заявления <…> Мы пытались продемонстрировать модель утопии»
[440]. По иронии судьбы коммерческий успех мюзикла и фильма «Волосы» является признаком того, как контркультура быстро присваивается и начинает эксплуатироваться приспособленческой, жадной гегемонией. Как объясняет Дик Хебдидж, субкультуры в своем развитии проходят неизбежный и продолжительный цикл протеста, размывания и поглощения. В частности, в процессе коммодификации стиля субкультурная инновация будет изъята из ее первоначального контекста и введена в массовое производство, благодаря чему станет общедоступной, приемлемой и приносящей прибыль
[441]. В Великобритании присвоение длинных волос доминирующей культурой произошло раньше, чем в более консервативном обществе США. Еще в 1969 году, всего за месяц до первого постельного протеста Джона и Йоко, обозреватель Daily Mirror заявил:
