Еще один ободряющий знак: нетронутый снег вокруг цоколя — доказательство того, что накануне не произошло ничего страшного. Ни трупа на плечах императора, ни следов крови на поверхности колонны. Траянская колонна была все той же, что восхищала римлян в течение почти пятнадцати веков.
— Может, мы ошиблись, — пробормотал я. — Может, нет ничего общего между этими колоннами…
Леонардо даже не потрудился ответить.
Он внимательно рассматривал надпись между крыльями двух богинь Победы над дверью.
— «…дабы все знали о высоте горы, снесенной здесь и уступившей место этому великому памятнику…» — прочитал он. — Наши предки высоко ценили себя и думали о своих потомках. Довольно мудро. Но не вижу, чем это может помочь нашему делу.
— Вот именно, — поддакнул я. — Только хранитель ключей может открыть эту дверь и…
Я не успел закончить фразу: Леонардо тронул щеколду, а я инстинктивно зажал себе нос, створка распахнулась сама собой, и в лицо нам ударил невыносимый запах тухлятины.
Пораженный этой вонью, я попятился. А мэтр только улыбался и, казалось, превосходно себя чувствовал.
— Все понятно, — сказал он. — Сюда-то он и хотел нас привести! Представляю себе, что он нам здесь оставил…
Обескураженный, я последовал за Леонардо внутрь колонны. Вонь стала совершенно невыносимой, но, к моему большому удивлению, внутренняя лестница освещалась слабым дневным светом и видимость была достаточной.
Через секунду я понял, на что намекал мэтр.
На первой ступеньке, прямо на виду, лежала голова. Голова мужская, отрубленная на уровне плеч, с завязанными белой тряпицей глазами. Кожа лица уже позеленела и начала разлагаться, распространяя запах гнили.
Это голова бедняги Джакопо Верде; сомнений быть не могло.
— О Боже! — только и выдохнул я.
— «Джакопо Верде дважды головы лишился», — продекламировал Леонардо. — Вот и связь между обоими преступлениями: колонны Марка Аврелия, Фоки и Траяна. А для чего повязка на глазах?
Он нагнулся, чтобы рассмотреть «трофей», аккуратно приподнял слипшиеся в запекшейся крови волосы, осторожно отодрал с глазниц тряпицу.
Я больше не мог выносить этого зрелища: тошнота подкатила к горлу.
— Я… мне надо выйти…
Леонардо удержал меня за руку:
— Потерпи, Гвидо. Надо бы осмотреть лестницу… Может быть, там еще что-то есть…
Усилием воли подавив тошноту, я сжал кулаки и с отвращением перешагнул через останки Джакопо Верде. Чтобы отвлечься, я стал считать ступени и скоро увидел, откуда шел свет в колонну: в мраморной окружности были проделаны узкие щели.
Я полагал, что чем выше поднимусь, тем слабее будет трупный запах, но вышло все наоборот: чем выше я взбирался, тем сильнее становился смрад, словно все зловоние скопилось вверху. Пришлось остановиться, прильнуть ртом к одной из щелей и подышать свежим воздухом.
— Все в порядке, Гвидо? — донесся снизу голос Леонардо.
— Все… все отлично… мэтр.
В глубине души я завидовал детишкам, кидающим друг в друга белые снежки на чистом воздухе.
Когда я достиг сто восьмидесятой ступеньки, то от нового кошмарного видения меня по-настоящему стошнило.
На уровне моего лба на последней ступеньке на меня пустыми глазницами смотрела голова. Голова старухи, отрубленная с такой же жестокостью; седые, с прожелтью, волосы прилипли ко лбу. Она, казалось, была в ярости от того, что лежит здесь, и злобно впилась в меня провалами глаз.
Я разинул было рот, чтобы закричать, но ни одного звука не вылетело из сжатого судорогой горла.
Тут я почувствовал, что рядом должна быть верхняя дверь, выходящая на наружную площадку, на свободу. Нащупав задвижку, я лихорадочно пытался ее открыть, но она не подалась ни на дюйм.
Тогда-то я и заметил буквы, начертанные на деревянной двери. Они были написаны пальцем, обмакнутым в свежую кровь:
«…DEUS CASTIGAT»
Конец фразы на первой из колонн!
«EUM QUI PECCAT… DEUS CASTIGAT»
«Того, кто грешит… накажет Бог».
Приободренный этим открытием, забыв на время об отравленной атмосфере этого места, я, перепрыгивая через четыре ступеньки, скатился по лестнице. «Eum qui peccat… Deus castigat»!
Значит, на смерть были обречены грешники города! Любопытно, что об этом скажет Леонардо, когда узнает…
Вдруг до меня дошло, что что-то изменилось: не слышно было жизнерадостных детских криков. Я замедлил спуск, прислушался. Не слышно было ни шагов Леонардо, ни его сопения.
Охваченный недобрым предчувствием, я быстро спустился по оставшимся ступеням. Голова Джакопо Верде лежала на своем месте, старца не было.
Как мог быстро, я выскочил из колонны:
— Мэтр, представляете… — И осекся.
Великий Леонардо да Винчи стоял на площади в окружении вооруженных солдат. Рядом на покрытой попоной лошади гарцевал главный смотритель улиц суперинтендант Витторио Капедиферро.
Указав на меня своим людям, он бросил:
— Этого тоже заберите, ведите обоих.
8
Если предыдущая ночь была скверной, то следующая прошла просто хуже некуда.
Леонардо и меня доставили под внушительным конвоем в замок Сант-Анджело; Капедиферро даже не удостоился выслушать наши протесты. Оказывается, он лично обнаружил в колонне отрубленные головы и, не обвиняя нас официально в преступлениях, считал, что мы по меньшей мере как-то причастны к окружавшей их тайне.
Когда мы прибыли в папскую крепость, нас разделили, не обращая внимания на брань Леонардо, который требовал встречи со своим покровителем. Меня отвели в одну из камер с влажными стенами, единственное окошко которой находилось в двадцати футах от пола. Там я и провел остаток дня, лежа на дощатом полу и упрекая себя за опрометчивость. Думал я о матушке, о том, как верила она в меня, о том, с какой тревогой и отчаянием ждет, должно быть, моего возвращения. Вспоминался и отец: как бы он разделался с этими мерзавцами, будь он жив.
Однако я был далек от мысли сдаваться, и вынужденный отдых лишь укрепил мою решимость: я пообещал себе разоблачить убийцу, как сделал бы в свое время мой отец.
С наступлением вечера мне принесли кувшинчик пива, четверть фунта хлеба и две колбаски. Стало ясно, что ночь-то я уж проведу здесь точно. Я вытянулся на полу, прислушиваясь к шагам тюремщика и топотку лапок снующих крыс.
Думаю, в какой-то момент я даже заплакал.
Утром меня сводили в отхожее место, затем к лохани с водой, чтобы я мог умыться. Опять принесли пиво, хлеб и колбаски. Только я покончил с едой, как за мной пришел солдат. Связав мне руки за спиной, он подсадил меня на лошадь перед собой и во весь опор помчался к больнице Сан-Спирито. Мне было холодно, ломило спину, а все теснившиеся в голове вопросы унесло встречным ветром.
