Наш осмотр хозяйства Вагонера вскоре дал ответ на вопрос, каким образом и почему именно этот местный вид оказался столь важным для бизнеса, но самая первая вещь, которую я осознал, была более существенной: Марк Вагонер любил солончаковых пчел даже больше, чем я. «Ты не можешь ее забрать. Она моя», — серьезно, но мягко предупредил он Ноа, затем мы все наблюдали, как маленькая пчелка вылетела из пробирки и мгновенно затерялась в гудящей толпе сородичей. Позже, когда я проверял влажность почвы на другой «пчелиной грядке», то случайно услышал, как Марк ругал себя за то, что случайно положил грязную лопату поверх гнездового отверстия. Забота о солончаковых пчелах для Марка подразумевала заботу о каждой отдельной пчеле. Он проникся этим принципом, когда еще был в возрасте Ноа: отец посылал его с пневматическим ружьем на «пчелиные грядки», чтобы отпугивать голодных птиц. С тех пор, как он унаследовал ферму, Марк вместе с соседями и местными активистами изо всех сил старался привлечь внимание к солончаковым пчелам: не только ради фермеров, выращивающих люцерну, но и ради и всего местного сообщества. По всей долине дорожные знаки гласят «Зона солончаковых пчел», и установлено ограничение скорости движения автотранспорта строго до 20 миль (32 км) в час. Но сам Марк ехал и того медленнее и, когда пчелы замелькали перед ветровым стеклом, предупредил нас: «Поднимите стекла, не то они окажутся внутри машины!»
В свои 64 года Марк имел крепкое телосложение, загорелое лицо — результат жизни на свежем воздухе, и носил джинсы, сапоги и бейсболку с привычной непринужденностью. «У нас 485 га засеяно люцерной», — сказал он мне, кивая головой в сторону плотных рядов растений высотой по пояс. Если бы он выращивал ее на сено, наш рассказ на этом бы и завершился. Но фермеры в долине Туше специализировались на производстве семян, а для этого требовалось опыление. Поля Марка даже издали сверкали небольшими кистями соцветий с фиолетовыми цветками, наполнявшими воздух сильным цветочным ароматом. Он действует одурманивающее на пчел, выманивая их из гнезд к изобилию пыльцы и нектара, источник которых растянулся во всех направлениях. Однако, когда они добираются до этих цветков, получить угощение им не так-то просто. Цветки люцерны прячут пыльцу и нектар между сложенными лепестками, которые высвобождаются, когда пчелы открывают цветок, при этом тычинки и пестик выбрасываются с невероятным рывком вверх. В результате насекомое получает солидный удар по телу или голове — с чем большинство видов других пчел попросту не готово мириться. Медоносные пчелы, к примеру, быстро учатся избегать этих ударов, выкрадывая нектар через щели между лепестками, при этом оставляя цветки невскрытыми и неопыленными
[111]. Солончаковые же пчелы, похоже, не сильно переживают по поводу ударов: они охотно посещают цветок за цветком и, по-видимому, вполне довольствуются диетой, состоящей практически из одной только люцерны. Как только фермеры в долине Туше узнали, как ведут себя эти небольшие пчелы, то поняли, что нашли идеального опылителя.
«Хотел бы я вернуться назад в 1930-е и поискать солончаковых пчел, — сказал Марк, размышляя об эпохе, когда производство люцерны еще не получило развития. — Они, скорее всего, жили бы где-нибудь здесь». Несколько естественных гнездовых участков все еще можно встретить по берегам реки Валла-Валла — источника оросительной воды для долины, некоторые солончаковые пчелы посещают там дикие цветы в близлежащих сухих кустарниковых степях. Но подавляющая часть популяции, похоже, передвинула сроки своего развития ради люцерны, которая зацветает поздно и цветет дольше, чем большинство местных растений в данном регионе. Такую перестройку можно считать важной экологической адаптацией, при этом Марк и другие местные полеводы тоже не обошлись без перемен, выстраивая свою деятельность так, чтобы наилучшим образом удовлетворить потребности пчел. Они не ложатся спать до поздней ночи, чтобы поливать поля с наступлением темноты, когда все пчелы уже благополучно укрылись в своих гнездах. Они постоянно корректируют планировку «пчелиных грядок» и уход за ними, сотрудничают с энтомологами для анализа результатов. Лоббируют государственные и федеральные органы, собирают средства для спонсирования научных исследований с целью разработки безвредных для пчел пестицидов. Старания Марка недавно обернулись для него наградой от Североамериканской кампании по защите опылителей, в основном предназначенной для ученых из университетов и научных центров, защитников природы и небольших предприятий по производству экологически чистой продукции. Долина Туше сейчас во многом рассматривается как место для целевого исследования возможностей использования местных пчел в условиях интенсивного высокопроизводительного сельскохозяйственного производства. Марк рассказал мне, что, несмотря на общественный резонанс и награды, он по-прежнему чувствует, что его знания о солончаковых пчелах все еще весьма поверхностны: «Я гораздо больше не знаю, нежели знаю».
В конце нашей экскурсии Марк притормозил свой пикап и указал на несколько навесов, которые он называет своим страховым полисом. Там тоже кишели пчелы, только это были завезенные европейские листорезы, которых Марк ежегодно покупал как гарантию на случай плохой погоды, заболеваний, неприятностей с пестицидами или других происшествий, которые могли навредить местным пчелам. Листорезы, родственники пчел-каменщиц, тоже устраивают гнезда в деревянных блоках и трубках из свернутой бумаги, которые можно переправлять куда угодно, так что фермеры, занимающиеся выращиванием люцерны, их скупают, причем миллионами, главным образом у производителей из Канады, где этих пчел выращивают в промышленных масштабах. Как и солончаковые пчелы, листорезы тоже не страшатся ударов пестиком, и в некоторых местах именно эти насекомые являются главными опылителями люцерны. Тем не менее для Марка они и рядом не стоят с местным видом. «Я покупаю их, но любви к ним не испытываю, — сказал он и затем попытался сформулировать свое отношение к солончаковым пчелам: — Это совсем другое. Они мне как семья… Сложно объяснить». Он замолчал на мгновение и потом добавил: «Именно из-за солончаковых пчел я и начал выращивать люцерну».
Покидая долину Туше, мы с Ноа остановились, чтобы в последний раз послушать пчел. При выключенном двигателе и опущенных стеклах их жужжание звучало как мощные низкие вибрации смычковых инструментов, непрестанно гудящие над полями. Для Марка и остальных местных фермеров вся их жизнь проходила на фоне этой музыки, неразрывно связанной с источником их существования. Она олицетворяла не только взаимоотношения между пчелами и цветами, но и другую, более глубокую связь — жизненно важную и на удивление древнюю связь пчел с человеком, к которой мы обратимся в следующем разделе этой книги.
