«Нам нужно было определение, которое бы наиболее точно описывало сложившуюся ситуацию и при этом наметило бы направление дальнейших действий», — пояснила Диана. Надо отдать должное, у них получилось и то и другое. Сообщения в прессе о пчеловодах, лишающихся 30, 50 и даже 90 % своих ульев, взбудоражило общественное мнение, и в средствах массовой информации у КПС появилось еще более выразительное название: «пчелиный апокалипсис». Всеобщее внимание к этой проблеме вызвало крупнейший в истории всплеск исследований пчел. Специалисты из университетов, государственных организаций и отраслевых групп оперативно запустили программы по изучению феномена КПС, исследуя влияние на пчел различных факторов — от патогенов (на чем специализируется Диана) до климатических изменений и даже сигналов, испускаемых вышками сотовой связи.
С тех пор прошло более десяти лет, были опубликованы сотни научных статей в рецензируемых журналах, но самым правдоподобным объяснением данного феномена по-прежнему остается какое-то заболевание — никаких неоспоримых свидетельств, способных сдвинуть расследование с мертвой точки, так и не появилось. Конечно, самые экзотические версии (воздействие сотовых вышек и пятен на Солнце) были отброшены, но многие другие гипотезы еще предстоит проверить. Трудность заключается в анализе всех возможных факторов, влияющих на пчелиную семью, члены которой способны облетать территорию в 130, 260 и 520 кв. км
[160]. Малоубедительные, а порой прямо-таки противоречивые выводы разжигали жаркие споры
[161], и тем не менее ученые все больше приходят к единому мнению, что КПС вызывается совокупностью нескольких факторов. Некоторые исследователи даже предложили еще одно название для этой напасти: «многофакторное стрессовое расстройство».
На мой вопрос о том, что она думает по поводу идеи многофакторного стресса, Диана дала развернутый ответ. «Похоже, это явление действительно вызвано совокупным воздействием нескольких факторов», — подтвердила она, после чего добавила, что ослабленные в результате целого ряда причин пчелы, вероятно, в конечном итоге умирают от болезни. Она упомянула об одном проведенном в теплицах исследовании, в ходе которого обнаружилось, что рабочие особи, сильно пораженные вирусом, непременно покидали свои искусственные ульи, чтобы умереть в дальних уголках помещения. А теперь представьте, что они так же ведут себя и на пасеках: во многом это будет походить на пчелиный коллапс с улетающими прочь больными пчелами, исчезающими в окружающих полях и садах. (Этот аспект явления и делает проблему изучения КПС невероятно сложной — мы располагаем весьма скудными свидетельствами. Это то же самое, как расследовать убийство при отсутствии трупа.) Затем Диана поразила меня тем, что в действительности за прошедшие несколько лет задокументированные случаи КПС, подтвержденные неопровержимыми доказательствами, стали редкостью.
«В последнее время симптомы коллапса пчелиных семей можно было выявить менее чем в 5 % случаев вымирания», — сообщила она. Несмотря на это, на всей территории Северной Америки пчеловоды продолжают ежегодно терять более 30 % ульев, в Европе темпы убыли пчел тоже необычайно высоки. Я беседовал еще с некоторыми учеными — все сходились на том, что гибель медоносных пчел связана с более серьезной и сложной проблемой и КПС является лишь ее частью. Так что наделавший шуму пчелиный апокалипсис, по-видимому, всего лишь одна сторона этой проблемы, причем оставляющая множество неотвеченных вопросов. Что стало причиной столь резкой вспышки КПС в 2006 г. и почему сейчас наблюдается затухание? Какие именно стресс-факторы ответственны за все это и почему некоторые пчелиные семьи более подвержены этой напасти, чем другие? В силу чего в Северной Америке и Европе это явление распространилось более широко, чем в Южной Америке, Азии и Африке? Эти и другие загадки КПС, возможно, никогда не удастся разгадать в полной мере, но есть во всем этом позитивный момент. Шквал исследований, вызванный этим феноменом, позволил ученым лучше, чем когда-либо раньше, осознать проблемы здоровья пчел в целом, а также многие угрозы, с которыми они сталкиваются в современной среде, преобразованной человеком.
«Речь идет о четырех П, — сказала мне Диана, — это паразиты, плохое питание, пестициды и патогены». Мы разговаривали по телефону, и она объясняла все не спеша, как человек, которому не впервой рассказывать о своих исследованиях, но в то же время с некоторым опасением быть непонятой, и это, в случае с таким спорным и сложным явлением, как убыль медоносных пчел, было нетрудно понять. Тем не менее ситуация, которую она обрисовала, была мне предельно ясна. Речь шла о неприятном крошечном создании, которое легко можно было бы принять за частичку красного перца, если, конечно, представить, что она обладает восемью цепкими ножками и колюще-сосущим ротовым аппаратом в виде раздвоенных острых трубочек.
«Варроа до сих пор представляет большую проблему», — сказала Диана, имея в виду паразитического клеща Varroa destructor, живущего почти исключительно на медоносных пчелах. Он принадлежит к небольшому роду клещей, названному в честь римского государственного деятеля и ученого Марка Теренция Варрона, который, мало того что был поставлен Юлием Цезарем во главе публичной библиотеки, считается еще и основоположником знаменитой теории сот. Будучи сам пчеловодом, Варрон восхищался совершенством пчелиных сот, имеющих форму правильных шестиугольников. Он предположил, что они выстраиваются таким образом для оптимального использования пространства, то есть ни при какой иной форме связанные между собой структуры не вместили бы так много меда при столь малых затратах воска. Когда в 1999 г. американский математик Томас Хейлз наконец подтвердил справедливость данного утверждения, то отдал дань уважения Варрону — в отличие от систематика, присвоившего название Varroa роду клещей, а заодно и всему семейству Varroidae, в результате чего римский ученый, восхищавшийся пчелами, всегда теперь будет ассоциироваться со смертельно опасной для них угрозой.
