– Тремонди мертв, – сказал я.
Бал и мальчик на миг замолчали. Наконец Бал едва шевельнул пальцами.
– Тогда, – медленно сказал мальчик, – для вас нигде не осталось ничего, кроме боли и смерти. В любом случае вам нужно уйти.
– Но я хочу знать, Бал, ты можешь о многом мне рассказать…
Бал ударил кулаком по столу и стал яростно двигать пальцами по запястью мальца.
– Он говорит, что больше не станет говорить с вами ни сейчас, ни вообще никогда. У него остались лишь пальцы, чтобы играть, и уши, чтобы слушать музыку. Он просит вас не отнимать их у него.
Я откинулся на спинку стула, внезапно осознав, что на нас могли обратить внимание слуги и донести об этом герцогу. А тот отнимет у Бала даже то малое, что ему осталось. Я встал и сказал:
– Я ухожу. – Но, сделав несколько шагов, остановился. – Скажи мне лишь одно… кто ты, мальчик? Ты его сын?
Мальчик помотал головой.
– Нет, просто его светлость приказал мне прислуживать Балу, когда он играет. Мне уже пора идти, отец зовет.
Мальчик оставил Бала и зашагал к лестнице. Я проследил за ним – в дверях стоял герцог и внимательно наблюдал за нами.
* * *
Я спустился на железный ярус и обнаружил, что Кест и Брасти бражничают вместе с Фелтоком. Должно быть, они уже примирились.
– Фалькио! – воскликнул Брасти. – Вот так представление! Даже не думал, что ты на такое способен. А что дальше? Самого герцога на танец пригласишь?
Я схватил его плечо.
– Пошли-ка отсюда. Я хочу поскорее найти свою комнату и лечь в постель. Утром мы остановимся у дома леди Тиаррен и расспросим, не знает ли она чего-нибудь о чароитах, а затем я хочу убраться как можно дальше от этого богами забытого города.
– Да ты иди, – сказал Брасти, поднимая чашу. – Если я не могу убить герцога, то, по крайней мере, выпью столько его вина, сколько в меня влезет. Хоть как-то ему наврежу.
Кест заглянул в свой кубок, взгляд у него был мутный.
– Это непросто, Брасти. Сокровищница герцога Рижуйского бездонная. Тебе придется…
– Заткнись и пей, – отрезал Брасти. – Вся ночь впереди.
Я их оставил и вышел с железного яруса в коридор, который вел в комнаты для слуг. Завернул за угол и едва не столкнулся с женщиной в пурпурном платье. В темноте коридора мне даже показалось, что я налетел на Валиану. Но секунду спустя понял, что это Трин.
– Фалькио, – сказала она. – Простите, я…
– Всё хорошо. У тебя всё в порядке? Разве тебе не следует находиться рядом с леди Валианой?
– Принцессой Валианой, – поправила она.
– Как скажешь. Почему ты здесь?
– Я… – Она коснулась моего плеча, но тут же отдернула руку. – Вы поступили очень храбро, попытавшись спасти эту семью.
– Понятия не имею, о чем ты говоришь. Это Валиана, то есть принцесса Валиана, рискнула поговорить с отцом.
Трин лишь на мгновение закатила глаза, но затем вновь посмотрела мне прямо в лицо.
– Ее отец, герцог, и этот толстый угодливый слизняк понимают, кто нашептал ей на ухо. – Она снова коснулась моего плеча. – Они попытаются навредить вам.
Я засмеялся.
– Милая моя, герцоги и их толстые слизняки, все до одного, пытаются навредить мне с того самого дня, как я надел свой плащ. Так что хуже все равно не будет.
Она прильнула ко мне.
– Если бы я была хоть наполовину такой же храброй, как вы. Запах ее волос и изгибы тела, льнувшего ко мне, пьянили.
– Ты? – спросил я, нежно отстраняя ее. – Да без тебя Валиана совсем бы пропала.
Трин поглядела обиженно.
– Что вы! Принцесса любит меня даже больше, чем свою кошку в детстве. Когда кошка сдохла, Валиану эта новость просто раздавила, она плакала и плакала. Почти целый день. И лишь потом попросила, чтобы ей принесли новую.
– Думаю, что ты…
Слова меня оставили. Не мог я обманывать ее, даже ради того, чтобы сделать приятное.
– Валиана взойдет на престол, – сказала Трин, – а вы отправитесь странствовать дальше в поисках удачи. Вы не забудете меня, плащеносец Фалькио?
Я посмотрел на девушку, которая была одновременно умной и тихой, прекрасной и застенчивой.
– Разве это возможно?
Она улыбнулась, словно я наградил ее.
– Мне пора, – сказал я. – Уже поздно, а я хочу как можно меньше времени провести в сознательном состоянии в этом месте.
– Принцесса просила меня оставить ее одну сегодня ночью. Я никогда не ходила по коридорам этого дворца и не посмела бы в одиночку, хотя мне говорили, что здесь очень красиво. Возможно, мы с вами найдем повод, чтобы еще немного пободрствовать?
Она была прекрасна и таинственна; мне не слишком часто делали подобные предложения – честно говоря, ни разу с тех пор, как Алина, моя жена, пригласила меня на танец на деревенском празднике, и…
– Нет, – сказал я. – Прости, но мне нужно идти.
Мне было жаль ее, потому что она осталась совсем одна в этом гадючнике, хоть и пыталась даже здесь найти красоту и дружеское общение.
– Может быть, Брасти… – сказал я и сразу, но, увы, слишком поздно понял, что совершил ошибку.
Лицо Трин тут же заледенело, словно могильный камень зимой.
– Благодарю вас, первый кантор, за дельную рекомендацию. Я больше не займу ни минуты вашего времени.
Она скользнула мимо меня.
– Трин, погоди…
Но девушка уже растворилась в темноте.
Я постоял еще несколько минут, раздираемый двумя желаниями – найти ее и извиниться и просто уйти. Трин пришла ко мне с добрыми словами и намерениями, а я отверг ее. Мог бы отказать, подобрав другие слова, полные милосердия, а вместо этого отнесся к ней как к шлюхе. «Святые угодники, – думал я, направляясь в свою обшарпанную комнатенку, которую делил с Кестом и Брасти. – Выведите меня поскорее из этого богами проклятого города, пока я не подвел кого-нибудь еще».
КЛЯТВА ТРУСА
Наихудший момент моей глупой никчемной жизни наступил утром, когда мы смотрели на обгоревшие руины особняка. Остались стоять лишь несколько разрушенных стен – всё остальное превратилось в золу и дымящиеся уголья, которые не развалились лишь благодаря высоким каменным плитам. Именно они не позволили жителям выбежать из дома, когда нападавшие выливали на него один за другим бочонки с маслом и поджигали.
Валиана сдержала слово. Она попросила герцога, своего отца, пообещать свободу леди Тиаррен и ее детям, если они сдадутся, и он согласился, преподнеся дочери это в виде подарка по случаю воссоединения семьи. Но нападавшие подняли знамя, выброшенное из окна в знак капитуляции, окунули его в масло и сожгли вместе с домом, а затем принялись наблюдать за тем, как задыхаются и горят оставшиеся внутри люди.
