Обратитесь к своей рассудительности, к голосу и пойте слова закона. Именно так я и поступил, когда палач охаживал меня кулаками. Попытки убедить моего мучителя в том, что он заблуждается, не увенчались успехом, хотя, очнувшись на следующее утро, я с удовольствием отметил, что он напевает мелодию королевского закона о свободе перемещения. Наверное, он устыдился этого, поняв, что я заметил, и потому отметелил меня еще сильнее, чем накануне.
К концу четвертого дня пребывания в камере моя жизнь почти подошла к концу. Несмотря на целебные мази, которыми они умащали мое тело, чтобы я не смог упокоиться с миром, на мне не было живого места. Когда они освободили меня от цепей, я даже пальцем не мог пошевелить, не говоря уж от том, чтобы замыслить побег. Пертинцы верят, что именно в такой миг с небес спускается ангел, чтобы выслушать ваше последнее слово.
– Это и есть величайшая надежда Пэлиса? – произнес голос. На ангельский он не слишком походил, поэтому я разлепил веки.
Передо мной стояла женщина в возрасте. Стройная, с прекрасной фигурой, в темно-красном платье. Драгоценности были подобраны в цвет наряда: рубины блестели у нее в ушах и обвивали шею. Седые волосы, уложенные в сложную прическу, венчали строгое лицо, очерченное морщинами. Она не была красива – наверное, даже в молодости не блистала красотой, – но в острых чертах и ледяных глазах таилось нечто обольстительное, словно она знала все тайные желания и потребности человека и могла подчинить своей воле любого: хоть знатного, хоть простолюдина.
А затем я разглядел перстни на руке – целых семь, больших и вычурных, напоминавших колесо. Несмотря на слабость, я бросился вперед, чтобы убить ее.
Палач, которого я прозвал Уф, потому что только это я и мог вымолвить во время побоев, схватил меня за руку и удержал. Он мог бы даже не дергаться. Силы мои иссякли, и, не держи он меня, я сам бы рухнул на пол. Уф для порядка сунул мне кулаком в лицо и отбросил к стене.
– Уф, – выдохнул я.
– Да что вы! Исполнение приговора без суда и следствия? Полагала, что плащеносцы выше этого, – сказала герцогиня Патриана.
– Ты убила Тремонди, стерва, – выкашлял я кровавый сгусток, надеясь, что не лишился последних зубов. – Сама это сделала? Или наняла кого-то? Клянусь, если это была твоя дочь, я лично выпущу ей кишки.
Она посмотрела на меня сверху вниз, даже не дрогнув лицом.
– Неотесанный чурбан. Деревенщина. Мразь.
– Тогда тебе лучше убраться отсюда. А то я собирался рассказать Уфу о правах крестьян и договорах с землевладельцами.
Она улыбнулась.
– А, королевские законы! Такие справедливые, такие благие: овладеть ими – все равно что овладеть силой сияния солнца и луны. А когда их распевают вслух, то они пробуждают душу крестьян и освобождают земли от гнета деспотичной знати!
– Вроде того.
– Интересно, отчего это Пэлис не спас самого себя? Если бы он преподал свои прекрасные законы герцогам, то, может, и нас бы освободил от гнета невежества.
Я улыбнулся.
– Именно по той же причине, почему мы не учим кошек счету. Они либо тупы как пробки, либо им нет дела.
Уф поднял меня с пола и вновь ударил.
Рот наполнился кровью, я закашлялся.
– Ты прав, Уф. Пора заняться делом… Нам нужно многое обсудить. Чем еще… могу вам служить, ваша светлость?
Патриана наклонилась ко мне, изучая лицо с ленивым безразличием лекаря, который осматривает нищего пациента.
– Некоторые из них работают теперь на меня, ты же понимаешь? – тихо сказала она.
– Кто именно, ваша светлость?
– Шкурники. Твои друзья плащеносцы – половина из них работает на меня. Вторая половина подалась в разбойники.
Я фыркнул. От боли.
– Смейся, если хочешь, первый кантор, но это факт. Твои благородные плащеносцы зарабатывают на жизнь, опустошая селения. Они грабят, Фалькио, и убивают. И насилуют. И всё это совершают твои люди.
– Лгунья! – крикнул я, хоть намеревался молчать.
Она покачала головой.
– Невинность и добродетель я еще понимаю, Фалькио. Но добровольное невежество – нет! Прошло пять лет с тех пор, как вас распустили. Неужели ты думал, что все они останутся верны мертвому королю?
– Миледи, среди плащеносцев нет предателей. Ни одного. – Ложь сорвалась с моих губ вместе с каплями крови.
Патриана засмеялась.
– Предетелей? Бедный, заблудший глупец. Плащеносцы служат государству! Король уже пять лет как мертв, и страной по закону правят герцоги. И те, кто нам служит, не изменники, Фалькио. Это ты предатель.
Когда вас пытают, важнее всего не слушать того, что вам говорят. Боль ужасна, но ломают слова. Поэтому надо смиряться с болью, но пренебрегать словами.
– Что ж, ваша светлость, похоже, вы получили все, что хотели. Если не возражаете, я вас покину. – Я закрыл глаза и свесил голову.
Уф ударил меня по лицу.
Расправив платье, герцогиня уселась на деревянный табурет и скрестила ноги.
– Есть ли другие? – спросила она.
– А! Уф меня долго об этом расспрашивал.
– Очевидно, ты так и не ответил. Поэтому позволь спросить еще раз: есть ли другие? Сбежать из города тебе не удалось, зачем же продлевать агонию? Ответь на мой вопрос. Где остальные? Кто еще жив?
Честно говоря, ответа я не знал. Несколько лет я не встречался с другими плащеносцами, кроме Кеста и Брасти. Пытался убедить себя в том, что Пэррик, Найлс, Дара и остальные выжили, что когда-нибудь мы еще увидимся, но истина заключалась в том, что если нам и предстоит встретиться в какой-то стране, то, скорее всего, в стране мертвых.
– Множество, – сказал я. – Сотни. Клянусь, что число наших растет изо дня в день.
– Отвечай! – крикнула она, вскочив со стула, и отвесила мне пощечину. Рука у нее оказалась на удивление тяжелой. – Я всю свою жизнь потратила на то, чтобы хоть что-то изменить в этой стране, сделать ее сильной в глазах святых и богов. И не допущу, чтобы мои планы расстроились из-за ублюдков Пэлиса, крестьянских бунтов и проклятых лордов-предводителей.
– Кажется, вы говорили, что большинство плащеносцев работает на вас или стали разбойниками. Похоже, вы воздаете нам должное больше, чем сами готовы это признать, – сказал я, слегка озадаченный тем, что она явно переоценивает талант убеждения плащеносцев.
– Да я вас знать не хочу, болван. Если ты еще ценишь свой рассудок или хотя бы душу, ответь на вопрос. Где остальные?
От этой женщины, которая более, чем кто-либо другой на земле, несла ответственность за гибель моего мира, исходил такой страх, гнев и искреннее желание узнать истину, что мне пришлось ответить честно.
– Я не знаю. В самом деле не знаю.
