Городской мудрец оказался подслеповатым дряхлым стариком. Его работа состояла в том, чтобы называть имена знатных семейств. Чем благороднее ваша кровь в глазах богов, тем выше находится ваше имя в списке и тем позже его назовут.
– Зачитай имена, – приказал старику герцог. – Зачитай имена, и пусть все узнают, что городской мудрец вещает от имени богов и слово его не подлежит сомнению.
– Калабриан, – промолвил мудрец сиплым голосом, едва лишь герцог закончил.
Мужчина в синих одеждах поднял кулак вверх.
– Иробель Калабриан постоит за Рижу! – воскликнул он.
Раздались аплодисменты.
– Олдет.
Встала женщина с детьми и подняла кулак.
– Маллия Олдет постоит за Рижу! – прокричала она.
Снова захлопали.
Так продолжалось некоторое время, пока от мелких дворян не перешли к крупным. Я спрашивал себя, какова роль городского мудреца: неужели боги в самом деле различают людей по крови и считают одних более важными, чем других? Есть ли у них предпочтения, и если да, то на чем они основаны? Ответов я не знал, потому что жизненный опыт говорил мне, что боги с удовольствием проливают любую кровь, и чем больше, тем лучше.
– Хамбер, – молвил мудрец.
Ришель Хамбер. Очередной дворянин, клятва верности, ликование.
Вряд ли простолюдинов это действо развлекало. Но дворяне были их хозяевами, покровителями и покупателями – наверное, так бедняки могли проследить за тем, кто еще жив, а кто уже умер, чей род возвысился, а чей пал.
– Баррет.
– Перрен.
– Квистеллиос.
– Зьерри.
Мудрец все продолжал перечислять знатные семейства, но фамилию Тиаррен так и не назвал.
– Лучше уйти, – сказал я, взяв Алину за руку. – Ничего не выйдет.
Она освободилась.
– Он еще не закончил!
– Слушай, – рассердился я и ткнул пальцем в помост, на который поднимался герцог, чтобы сказать очередную речь, – мудрец уже перечислил все семейства в списке. Имя герцога идет последним, потому что у него самая благородная кровь.
– Джиллард, – произнес мудрец точно таким же голосом, каким вызывал остальных.
– Андреас Джиллард постоит за Рижу! – с облегчением выкрикнул герцог. Он поднял кулак вверх, и толпа радостно заревела. Постепенно ликование начало угасать, но он снова ткнул кулаком в небо и вызвал новый прилив радости. Герцог проделал это еще три раза и лишь тогда успокоился. – А теперь, – сказал он, – я провозглашаю…
– Алина, – послышался сиплый голос.
Все начали оглядываться, чтобы понять, кто это произнес. Это был городской мудрец, подслеповатыми глазами смотревший куда-то вдаль; он словно не сказал ничего важного и даже не осознавал, что внимание всех собравшихся устремлено на него.
– Что? – взревел герцог.
Шивалль подошел к городскому мудрецу и потряс его за плечо, явно сказав что-то не слишком любезное, но старик даже ухом не повел.
– Алина, – проскрипел он, словно ничего особенного не произошло.
Наступила гробовая тишина, герцог рыскал глазами по толпе. Даже я смутился. Городской мудрец назвал ее по имени, а не по фамилии. Но почему?
– Алина, дочь леди Тиаррен, постоит за Рижу! – крикнула девочка.
По толпе пронесся шелест – герцог жестом приказал всем молчать.
– Алина, дочь леди Тиаррен, постоит за Рижу, – повторила она так, словно всю жизнь готовилась к этому моменту.
Я все еще не мог понять, что происходит. Почему мудрец назвал ее, да еще самой последней? Почему по имени, а не по родовой фамилии?
– Тишина! – крикнул герцог, когда по толпе вновь прокатилась волна бормотания. – Кто посмел нарушать священный обряд Ганат Калилы? – взревел он, озираясь и надеясь отыскать глазами девочку, которая скрывалась за спинами стоявших. – Кто посмел опозорить Утро милосердия?
– Кажется, это ваш собственный мудрец, ваша светлость! – выкрикнул кто-то из толпы, и покатилась волна смеха.
– Кто это сказал? Кто сказал? – в ярости закричал герцог и повернулся к Шиваллю. – Найти того, кто посмел перечить герцогу. Найти и убить.
Толпа затихла. Значит, пришло время взять слово мне. Я набрал в грудь воздуха и прокричал:
– Простите меня, ваша светлость, но сдается мне, что нельзя никого убивать в Утро милосердия, ибо в этом и состоит смысл праздника.
– Взять его! – закричал Шивалль стражникам, – Это беглый преступник, осужденный за измену!
Стражники смотрели растерянно, не в силах сообразить, как пробиться к нам сквозь толпу.
– Девчонка лжет, – заявил герцог. – Она… Мудрец просто ошибся…
– Мудрец не может ошибаться, – крикнул я в ответ. – Он же говорит от имени богов, так ведь?
– Девчонка лжет, – повторил он. – Такого рода нет. Ее дома не существует. Если раньше и существовал, то Тиаррены были жалким домом, не достойным даже упоминания. Каким образом ее имя могло быть названо последним, после всех самых знатных семейств в Рижу?
Представители других «жалких домов», стоявшие в толпе, выглядели обиженными, но не проронили ни слова.
– «Пусть все узнают, что городской мудрец вещает от имени богов и слово его не подлежит сомнению», – процитировал я. – Вы сами это сказали, ваша светлость.
– Я…
Шивалль что-то шепнул ему на ухо, и герцог пробормотал:
– Да-да, ты прав, я могу.
Он оглядел толпу и воскликнул с радостной улыбкой:
– Славные жители Рижу! Возрадуйтесь! Возрадуйтесь, ибо Ганат Калила укрепляла наш город в прошлом и сделает нас сильнее и в будущем. По праву герцога и лорда-правителя города Рижу я объявляю о продолжении Ганат Калилы. Сегодня последний день Кровавой недели. И пусть это станет для нас напоминанием, что мы всегда должны хранить бдительность и смело стоять против наших врагов. Завтра мы снова сойдемся здесь на… праздник. Пир! Пир милосердия! Вас всех ждут кушанья и…
– Слишком уж дорого, – крикнул я. – Ваш пир обходится нам слишком дорого!
Герцог с помоста посмотрел на меня через всю площадь.
– Шкурнику слова не давали, – издевательски сказал он. – Предателю с драной шкурой, не защитившему даже тирана, которому служил. Какой же мудростью ты можешь поделиться с жителями Рижу? Может, расскажешь о лживых законах своего короля-злодея?
– Мудрости у меня нет. Совсем никакой. И Рижу – последнее место, куда я хотел бы приехать, чтобы рассказать о королевских законах.
Согласный шепоток пробежал по толпе. Плащеносцев в Рижу никогда не жаловали, потому что здешний народ считал себя независимым городом-государством, им не хотелось подчиняться тому, кто жил на другом конце страны.
