Насколько именно мала эта остаточная вероятность ошибки — вопрос спорный. И вот тут мы подходим к третьей категории возражений против использования ДНК-улик — откровенно глупой. У юристов выработана привычка ухватываться за кажущиеся разногласия в показаниях свидетелей-экспертов. Если вызвать в суд двух генетиков и попросить их оценить вероятность ошибки при ДНК-дактилоскопии, один из них может сказать, что это 1 шанс на 1 000 000, а другой — что только на 100 000. Хвать! «Ага! АГА! Эксперты друг другу противоречат! Дамы и господа присяжные, какое доверие можем мы испытывать к научному методу, когда даже оценки специалистов различаются на порядок? Очевидно, единственное, что следует сделать с данными уликами, — выбросить их все до единой, целиком и полностью».
Но хотя генетики и могут по-разному оценивать такие трудноизмеримые факторы, как, скажем, эффект принадлежности к той или иной расовой подгруппе, все их разногласия сводятся к тому, гипермеганичтожными являются шансы ошибки или же просто ничтожными. Обычно эти шансы не меньше, чем единица на многие тысячи, но иногда доходят и до единицы на миллиарды. Даже по самым скромным оценкам, шансы эти неимоверно ниже, чем при общепринятом предъявлении для опознания. «Ваша честь, ряд из всего двадцати человек — вопиющая несправедливость по отношению к моему подзащитному. Я требую выстроить шеренгу как минимум из миллиона участников!»
Специалисты по статистике, будучи вызваны в суд, чтобы оценить вероятность ложного обвинения при обычной процедуре предъявления для опознания с участием двадцати человек, тоже могут разойтись во мнениях. Некоторые дадут очевидный ответ: один шанс из двадцати. Затем, в ходе перекрестного допроса, они, вероятно, признают, что шанс этот может быть и выше, чем один из двадцати, — в зависимости от того, насколько разнообразна внешность у подставных участников и насколько те отличаются от подозреваемого (об этом шла речь в нашем примере с единственным бородатым мужчиной в ряду). Но все эти эксперты уж точно сойдутся в одном — в том, что вероятность ошибочно идентифицировать преступника в силу чистой случайности будет не менее 1/20. И что же? И адвокаты, и судьи обычно вполне довольствуются стандартной процедурой предъявления для опознания, когда подозреваемый стоит в шеренге всего из двадцати человек.
После известия о том, как лондонский центральный уголовный суд Олд-Бейли на одном из процессов отверг ДНК-улики, газета «Индепендент» от 12 декабря 1992 года предрекла, что за этим последует лавина обжалований. Ведь любой, кто томится за решеткой, будучи уличен благодаря анализу ДНК, сможет теперь опротестовать решение суда, ссылаясь на данный прецедент. Однако этот апелляционный всплеск рискует оказаться даже масштабнее, чем «Индепендент» в состоянии вообразить, поскольку если только к этому отказу от ДНК-улик можно относиться как к хоть сколько-нибудь серьезному прецеденту, то он бросит тень сомнения на все вердикты, где вероятность случайной ошибки была больше, чем один шанс из тысяч. Когда свидетель утверждает, будто «видел» кого-то, и указывает на этого человека в ходе предъявления для опознания, адвокатов и присяжных это устраивает. Однако там, где дело касается человеческих глаз, вероятность ошибиться намного выше, чем когда идентификация производится при помощи анализа ДНК. Если принять данный прецедент всерьез, то у любого осужденного преступника нашей страны появится великолепный повод подать апелляцию в связи с ошибкой при опознании. Даже в тех случаях, когда десятки свидетелей видели подозреваемого с дымящимся пистолетом в руке, шансы обознаться все равно выше, чем один на миллион.
В Америке одно нашумевшее дело, где присяжных систематически морочили с ДНК-уликами, тоже обязано своей оглаской неумелому применению теории вероятностей. Там подсудимого, о котором было известно, что он бил свою жену, обвиняли в том, что он в конце концов убил ее. Именитый представитель защиты, гарвардский профессор права, выдвинул следующий аргумент: статистика показывает, что только один из тысячи мужчин, бьющих своих жен, доводит дело до убийства. Вывод, который любая комиссия присяжных могла бы отсюда сделать (и действительно собиралась сделать), таков: при расследовании убийства избиения жены в расчет приниматься не должны. Разве факты не говорят с ошеломляющей убедительностью о том, что бьющие жен мужья крайне редко становятся женоубийцами? Нет. Профессор статистики Ирвинг Джон Гуд написал в научный журнал Nature (июнь 1995 года), чтобы вывести этот софизм на чистую воду. Адвокат в своих рассуждениях не учел того дополнительного факта, что убийство жены — явление редкое по сравнению с избиением. Гуд вычислил, что если рассматривать ту немногочисленную категорию жен, которых бил муж и кто-то убил, то на самом деле весьма вероятно, что убийца не кто иной, как супруг. Это корректный способ рассчитывать вероятность, потому что в том деле злополучная жена уже была убита кем-то, после того как ее бил муж.
Нет никаких сомнений в том, что лучшее понимание теории вероятностей принесло бы пользу многим судьям, адвокатам и следователям. Впрочем, в некоторых случаях трудно не заподозрить, что они прекрасно все понимают и лишь симулируют некомпетентность. Не знаю, было ли это так в том деле, которое я только что упомянул. Подобное же подозрение высказывает и доктор Теодор Далримпл — ехидный эссеистмедик из лондонского журнала «Спектейтор» — в очень характерном для него ироническом отчете от 7 января 1995 года о том, как его вызвали в коронерский суд в качестве свидетеля-эксперта:
…Один знакомый мне богатый и благополучный человек проглотил 200 таблеток и запил их бутылкой рома. Следователь спросил меня, можно ли было, по моему мнению, выпить все это случайно. Я уж хотел было ответить громким и категорическим «нет», как следователь уточнил: был ли хотя бы один шанс на миллион выпить это случайно? «Э-э, наверное», — ответил я. Следователь вздохнул с облегчением (равно как и родственники погибшего), причина смерти была объявлена не установленной, семья стала богаче на 750 000 фунтов, а страховая компания — на такую же сумму беднее (по крайней мере, до моего следующего взноса).
Могущество ДНК-дактилоскопии — одно из частных проявлений могущества науки, вселяющего в иных людей страх. Очень важно не усугублять такие страхи слишком смелыми заявлениями и чересчур поспешным движением вперед. Позвольте мне в заключение этой главы, в значительной мере посвященной техническим вопросам, вернуться к обществу и к тому важному и трудному решению, которое мы должны будем все вместе принять. Обычно я стараюсь избегать злободневных тем — из боязни стать устаревшим — и местных проблем — из боязни показаться местечковым, — однако вопрос об общенациональной базе ДНК-данных начинает волновать, по разным причинам, большинство стран и в будущем, несомненно, встанет еще острее.
Теоретически можно создать единую базу данных с последовательностями ДНК каждого жителя страны. Тогда у полицейских, взявших на месте преступления образец крови, спермы, слюны, кожи или волос, не будет необходимости разыскивать подозреваемого на основании каких-то иных улик, чтобы сравнить его ДНК с этим образцом. Достаточно будет просто задать компьютерный поиск по национальной базе данных. Сама мысль уже вызывает вопли протеста: посягательство на свободу личности; это только цветочки, а ягодки впереди; гигантский шаг навстречу полицейскому государству… Я всегда слегка недоумеваю, почему люди автоматически столь страстно реагируют на подобные предложения. Рассмотрев проблему всесторонне и хладнокровно, я, вероятно, тоже буду против. Но это не тот случай, когда стоит рубить сплеча, даже не попытавшись взвесить все плюсы и минусы. Так давайте же их обсудим.
