Очевидно, что чем дальше находится цель, тем труднее в нее попасть. Кельвину пришлось стряхнуть пыль с учебников по физике и разобраться, каким образом рассчитывается уменьшение «стартового окна», происходящее по мере того, как вы стараетесь поддерживать неизменной точность бросков при увеличении их дальности. «Стартовое окно» — это выражение из профессионального жаргона, используемого в космонавтике. Ученые-ракетостроители (чья башковитость вошла в поговорку) вычисляют подходящий промежуток времени, в течение которого они могут запустить космический корабль так, чтобы он попал, скажем, на Луну. Выполни запуск чуть раньше или чуть позже — и промахнешься. Кельвин подсчитал, что величина его личного стартового окна для мишени размером с кролика, расположенной на расстоянии четырех метров, составляет около 11 миллисекунд. Если он выпустит камень раньше, тот упадет дальше кролика. Выпустит позже — камень до кролика не долетит. Разница между недолетом и перелетом определяется какими-то 11 миллисекундами — примерно сотой долей секунды. Кельвин, прекрасно разбиравшийся в том, с какой скоростью работают нервные клетки, был озадачен, так как ему было известно, что стандартный предел погрешности для нейрона больше, чем это стартовое окно. Было ему известно и то, что хороший метатель способен попасть в такую цель и с такого расстояния даже на бегу. Сам я никогда не забуду того зрелища, когда учившийся одновременно со мной в Оксфорде набоб княжества Патауди (один из величайших индийских игроков в крикет, оставшийся таковым даже после потери глаза), выступая за свой университет, раз за разом забрасывал мяч в воротца с умопомрачительной быстротой и точностью и при этом носился по полю со скоростью, заметно устрашавшей отбивающих и воодушевлявшей его команду.
Кельвину предстояло разрешить загадку. Как у нас получается бросать так метко? Отгадка, решил он, кроется в законе больших чисел. Никакая осуществляющая контроль времени нейронная цепочка не в состоянии достичь точности охотника из племени кунг, мечущего копье, и игрока в крикет, бросающего мяч. Здесь должно быть задействовано множество таких цепочек, чьи эффекты усредняются, в результате чего мозг принимает окончательное решение о том, в какой момент следует отпускать бросаемый снаряд. А теперь, собственно, то, к чему я веду. Раз уж у нас появились многочисленные нейронные цепи, которые производят хронометраж и устанавливают порядок действий для одной задачи, почему бы не пользоваться ими и для других? Речь — тоже точно упорядоченный во времени процесс. Равно как и музыка, танцы и даже обдумывание планов на будущее. Не могло ли кидание предметов в цель стать предтечей предвидения как такового? Когда мы бросаем свой разум в пучину воображения, не является ли смысл этого высказывания не только переносным, но и почти что буквальным? Когда где-то в Африке прозвучало самое первое слово, не казалось ли тому, кто его произнес, что у него изо рта по направлению к слушателю вылетело метательное орудие?
Четвертая кандидатура на роль той новинки программного обеспечения, которая сыграла свою роль в коэволюции оборудования и ПО, — это так называемый мем, единица культурной наследственности. Я уже намекал на нее, когда обсуждал «взлет» книжных продаж, носящий характер эпидемии. Здесь я буду опираться на книги моих коллег Дэниела Деннета и Сьюзен Блэкмор, оказавшихся в числе тех немногих, кто, после изобретения самого термина «мем» в 1976 году, занялся развитием теории мемов в конструктивном ключе. Генам свойственно реплицироваться — копировать самих себя, передаваясь от родителей к детям из поколения в поколение. По аналогии с геном, мемом может быть что угодно, что способно реплицироваться и передаваться от мозга к мозгу, используя для этого любые доступные способы копирования. Можно спорить о том, к разряду хорошей или плохой научной поэзии относится сравнение генов с мемами. В целом я все же склоняюсь к мысли, что это хорошая параллель, хотя если вы поищете слово «мем» во Всемирной паутине, то встретите массу примеров того, как люди в чрезмерном энтузиазме сбиваются с пути или заходят слишком далеко. Кажется, можно обнаружить даже зачатки какого-то религиозного поклонения мемам, и мне трудно разобраться, шутка это или нет.
Мы с женой оба время от времени страдаем бессонницей из-за того, что у нас в мозгу поселяется какая-нибудь мелодия, которая беспрерывно и не ведая жалости крутится в голове всю ночь. Среди мелодий попадаются особо опасные преступники — к примеру, «Мазохистское танго» Тома Лерера. Этот мотив ничем не примечателен (в отличие от текста, виртуозно срифмованного), но если он прицепится, то отвязаться от него практически невозможно. Мы с женой пришли к соглашению: если у кого-то из нас в течение дня в голове крутится чреватая последствиями мелодия (Леннон и Маккартни — вот еще парочка отъявленных рецидивистов), то ни при каких обстоятельствах нельзя напевать или насвистывать ее перед сном, дабы не заразить другого. Рассуждения о том, что мелодия из одного мозга способна «заразить» другой мозг, — это уже чистой воды теория мемов.
Подобное может случаться и средь бела дня. В своей книге «Опасная идея Дарвина» (1995 г.) Деннет рассказывает такой эпизод из жизни:
Недавно я — к своему смущению и даже испугу — поймал себя на том, что иду, напевая себе под нос мелодию. Эта музыкальная тема принадлежала не Гайдну и не Брамсу, не Чарли Паркеру и даже не Бобу Дилану. Я энергично выводил «Для танго нужны двое» — совершенно унылый и ничем не извинительный кусок жевательной резинки для ушей, пользовавшийся необъяснимой популярностью примерно в 1950-е. Я уверен в том, что мне ни разу в жизни не приходилось самому выбирать эту мелодию, ценить эту мелодию и считать ее хоть сколько-нибудь лучше тишины. И тем не менее он был здесь: жуткий музыкальный вирус, ничуть не менее живучий в мемофонде, чем любая мелодия из тех, что мне действительно нравятся. А сейчас я еще и усугубил дело тем, что воскресил этот вирус во многих из вас, и в ближайшие дни меня, несомненно, будут проклинать те из читателей, кто впервые за последние тридцать лет обнаружит себя напевающим этот надоедливый мотив.
В моем случае таким сводящим с ума рефреном может оказаться не только мелодия, но и бесконечно повторяющаяся фраза — не обязательно осмысленное предложение, а просто фрагмент речи, произнесенный мною или кем-то другим в какой-либо момент дня. Не вполне ясно, почему наш мозг останавливается на той или иной фразе или мелодии, но, если уж он на ней зациклился, переключиться неимоверно трудно. Она воспроизводится в голове нескончаемое число раз. В 1876 году Марк Твен написал рассказ «Литературный кошмар»
[68] о том, как его разум был охвачен дурацким отрывком из адресованной автобусным кондукторам стихотворной инструкции к автомату по продаже билетов, где рефреном повторялась строчка «Режьте — перед вами пассажир дорожный!»:
Режьте, братцы, режьте, режьте осторожней!
Режьте — перед вами пассажир дорожный!
[69]
Ритм этих слов напоминает мантру, и я едва не воздержался от их цитирования, дабы не заразить вас. Они крутились у меня в голове весь день после прочтения рассказа. Герой Марка Твена избавился от них, передав их викарию, которого они тоже стали сводить с ума. Этот мотив с «изгнанием бесов в свиней» — идея, что, передав мем другому человеку, сами вы его лишаетесь, — представляет собой единственный неправдоподобный аспект данной истории. То, что вы заразили кого-то мемом, еще не означает, что вы очистили от этого мема свой мозг.
