– Меня зовут Филипп, – тихо сказал странник. – Ингви был мне другом.
Взяв амулет, Мирослава прижала его к сердцу, и рыданье сдавило ей грудь…
Как рассказал ей позднее Филипп, он и восемь других паломников, с благоговейным трепетом изучив пещеры Иоанна Крестителя и Илии Пророка, вернулись к тому месту Иордана, где оставили Ингви, и обнаружили на берегу его бездыханное тело с торчащей из шеи стрелой. Деньги убитого были не тронуты, осел по-прежнему стоял привязанным неподалеку. Водрузив тело на животное, они двинулись к расположенному поблизости Иерихону и похоронили Ингви среди небольшой рощи на полпути между местом крещения Иисуса и этим древним городом. Крест над могилой смастерили из двух толстых веток, связав их тонкими прутьями.
Весь следующий месяц Филипп, по его словам, путешествовал по всей Святой земле – от Мертвого моря на юге до Галилейского моря на севере. Затем, вернувшись в Константинополь, он после долгих размышлений и молитв решил немного повременить с уходом в монастырь на Афоне. Сначала, в этом он был почему-то твердо уверен, ему необходимо отправиться в Новгород и известить обо всем Мирославу…
– Это тоже тебе, – протянул ей Филипп не очень большой, но тяжелый мешок, завязанный сверху. – Я не знал, что мне еще с этим делать.
Развязав веревочку, Мирослава увидела, что невзрачный с виду мешок набит серебром и золотом.
Как пояснил изумленной Мирославе странник, это богатство Ингви некогда получил от своего датского вождя за то, что спас ему жизнь во время битвы. Путешествуя, Ингви обычно носил мешок с собой, но если знал, что вскоре вернется к какому-то месту, то во избежание ненужного риска зарывал клад в землю, а с собой брал лишь небольшую часть. Полностью доверяя Филиппу, он прямо при нем спрятал деньги перед их путешествием из Иерусалима на Иордан.
– Я не взял отсюда ни гроша, – гордо сказал Филипп. – Очень скоро, когда я уйду в монастырь, деньги мне вообще не понадобятся. Думаю, Ингви обрадовался бы, узнав, что я отдаю их тебе.
Мысль о монастыре потрясла Мирославу. Не будучи особо набожной, в отличие от своего возлюбленного, она никогда раньше не задумывалась о том, что кто-то выбирает себе такую жизнь. Но сейчас, непонятно каким образом, мысль о монастыре завладела ею. Филипп, сидящий перед ней, являлся ее физическим воплощением. Вот только не появилось еще на Руси женских монастырей…
За ту неделю, что Филипп гостевал у них в корчме, Мирослава втайне от родителей и как бы невзначай выведывала у него всё, что он знает о монастырях и монастырской жизни.
Рассказывал Филипп много и охотно. Отец его, и Филипп не считал нужным этого скрывать, служит «великим сакелларием» при самом Патриархе Константинополя. В ведении такого церковного чиновника, пояснил он, находятся абсолютно все монастыри Византии. Да, без такого блата – улыбнулся обычно хмурый Филипп – оставалось бы только мечтать о монашеской обители на Святой горе Афон… Есть в Константинополе, продолжал он, и женский монастырь, называется Одигон.
– Твой отец сможет меня туда устроить? – оборвала Мирослава, смотря ему прямо в глаза.
Филипп, по-видимому, понял, что сболтнул лишнего. Но было уже слишком поздно. Мирослава была одержима идеей. Ко всему прочему, Филиппа не покидало чувство вины перед ней за смерть Ингви. Ведь это он, а не кто-то другой уговорил Ингви отказаться от немедленного возвращения к ней сразу после выполнения обета. Зачем он только потащил его за собой на Иордан? Как мог оставить там одного?
Подготовка побега не заняла у Мирославы много времени. Тихо выбравшись из дома посреди ночи, она встретилась с Филиппом в заранее условленном месте, и, сев на дожидавшуюся их лодку с гребцами, они отправились в путь. Мешок с сокровищем был оставлен на кровати Мирославы и сопровожден берестяной запиской. Проснувшись поутру, родители сразу поняли бы, что теперь им обеспечена безбедная старость и нет больше никакой надобности гнуть спину в корчме. А себя Мирослава просила не искать.
Всю дорогу до Константинополя Филипп вымаливал у Бога прощения за то, что оказался втянутым в эту авантюру. Но с другой стороны, утешал он сам себя, не Промысел ли Господень усматривается в том, что вместо одной души, посвятившей себя святой жизни, появятся сразу две таких?..
* * *
– И чем всё кончилось? – нетерпеливо спросил Ингви, когда Мирослава сделала паузу, чтобы перевести дыхание.
– Я жила монахиней в Одигоне, пока не скончалась там в возрасте восьмидесяти шести лет.
Ингви открыл рот от удивления. Но вспомнил, что чуть ранее узнал от Голоса про выращивание учеными Архив-Службы молодых и нестареющих тел.
– Ты одна записалась встречать меня здесь?
– Ну что ты? Вся твоя родня записалась! Сразу, как только появился твой анонс год назад. Но я их убедила, что тебе хотелось бы сперва побыть со мной одной, – хитро улыбнулась Мирослава. – Разве я была не права?
Ингви снова обнял Мирославу. Конечно же, она была права.
– Я попросила их не приезжать в Архив-Службу. Ты сам сможешь навестить их, как только захочешь. Пойдем уже отсюда. – Она встала со скамейки и повела его за руку к выходу из сада. – Тебе сейчас загрузят в мозг свод здешних законов. Это займет секунду, но будет здорово кружиться голова. Придется полежать чуток.
Спустя полчаса Ингви уже мчался на такси по автостраде. Едва забравшись в автомобиль, Мирослава – к его ужасу – стянула с головы парик, изображавший тугую косу до пояса, и растрепала перед зеркалом свои собственные волосы, которые доставали ей всего лишь до плеч.
– Прости, – сказала она. – Если меня увидят соседи, умрут со смеху. Тут так никто не ходит. Я специально вырядилась по-древнему, чтобы тебя сразу не шокировать.
– Как называется этот необычный город? – спросил Ингви.
– Москва. – Она принялась стягивать с себя сарафан. – Но он вообще-то ничем не отличается от любого другого. Они тут, на Ремотусе, все словно наштампованы.
Ингви взглянул на ее голое тело и сразу убедился, что Голос не соврал… Его собственное преображенное тело отнюдь не перестало вести себя как тело мужчины.
– Моя родня тоже здесь живет?
– Нет, их город где-то в Скандинавском Штате. Но ты… – Мирослава помедлила, – ты сам можешь выбрать, где тебе жить… и с кем…
– О чем ты говоришь? Конечно, я хочу жить с тобой, – поспешил успокоить ее Ингви. – Ты содержишь здесь корчму?
Мирослава пыталась удержаться от смеха, но так и не смогла.
– Прости, я не над тобой смеюсь. Нет, корчму я не содержу. – Она достала из пакета платье и стала надевать его. – Я ученый. Математик и физик.
Сперва Ингви подумал, что ослышался. Но тут же вспомнил, как Мирослава потрясала всех посетителей новгородской корчмы своим необычным дарованием. Приняв заказ от компании хоть из пяти, хоть из двадцати пяти человек, она сразу, за секунду сложив всё в уме, называла точную сумму. Обсчитать ее было не под силу, наверно, даже самому черту. Интересно, развить свои способности к математике и превратиться в ученого ей удалось еще в монастыре?
