– Хлопцы! За мной!
Я встал за кулисой, про себя повторяя текст. Мне казалось, я помню его отлично, никаких провалов в памяти нет. Наконец пришел главреж, бледный от волнения, пахнущий дорогой туалетной водой, в костюме и при галстуке.
– Ну, братцы мои, с богом! В зале в ложе – вся администрация округа. Не ударьте в грязь лицом. Ни пуха!
– К черту! – ответили мы хором.
Грянула очередь. Я шагнул из кулис на сцену…
Это мгновение я запомнил на всю жизнь. Оно мне до сих пор снится в кошмарных снах. Так реально, будто все это происходит наяву. Я сделал шаг и приготовился бежать, но моя нога внезапно зацепилась за что-то мягкое. Это был занавес. Как я мог наступить на него, понятия не имею. Я упал. Прямо навзничь, на крашеные дощатые половицы. Зал ахнул. Я отчетливо услышал этот дружный изумленный выдох. Конечно, так никогда не начинался ни один спектакль. Пулеметные очереди тем временем продолжали палить – звукорежиссер не успел понять, в чем дело, и крутил обычную фонограмму. Артисты, которые играли бойцов и должны были выбежать следом за мной, сгрудились у кулис и тревожно перешептывались. Я попытался подняться, но нога так запуталась в занавесе, что я не смог этого сделать. Я упал снова и еще раз. Публика уже откровенно хохотала.
– Серафим! Сейчас же вставайте! – громовым шепотом велела мне из-за кулис технический директор Регина, очевидно, прибежавшая на зов труппы. – Вы с ума сошли! Вы знаете, кто сейчас в зале?
Откровенно говоря, мне было наплевать на шишек, сидящих в вип-ложе. Даже будь там сам президент, меня бы это мало беспокоило по сравнению с тем фактом, что я, Серафим Завьюжный, уважаемый всеми артист, валяюсь на полу перед зрителями. Большего позора сложно было представить.
Наконец мне удалось встать на ноги. С трудом удерживая равновесие, я вышел на середину сцены. В зале было шумно, слышался шепот, смешки. Пулемет к этому времени уже смолк, звукооператор пытался сориентироваться по ходу дела. Я не знал, как мне быть, что говорить, с чего начать. Внезапно мне в голову пришла блестящая и остроумная мысль.
– Братцы! – крикнул я, обращаясь к кулисам. – Братцы! Меня подбила фашистская сволочь. Но нас не одолеть! Вперед, за мной!
На сцену высыпали артисты, изображающие взвод. Дальше все пошло по тексту. Я видел ободряющие улыбки на лицах моих партнеров, кто-то показал мне большой палец – мол, отлично сработано. Вскоре раздались первые аплодисменты. Я облегченно вздохнул и приготовился получать привычное удовольствие от игры. Но не тут-то было.
Мне казалось, от стресса я мгновенно протрезвел, остатки хмеля выветрились из моей головы. Но на смену пьяному отупению пришло другое состояние. Оно было ничем не лучше прежнего, а, наоборот, гораздо хуже. Теперь перед моими глазами все двоилось. Я видел не одного человека, а двух, не двух, а четырех. Предметы тоже обрели своих двойников. Я протянул руку к котелку и схватил пустоту. Затем погладил воздух вместо Тамариных волос. Публика начала реагировать. Снова послышались смешки. Откуда-то сбоку отчетливо прозвучала фраза: «Да он под кайфом!» Я не мог взять в толк, откуда эта подстава со зрением. Никогда прежде у меня такого не случалось, даже если я был вдрызг пьян. Но разбираться нет времени, нужно выходить из положения, спасать спектакль. И снова смекалка выручила меня.
– Наташа, что со мной? Я… я ничего не вижу. Очевидно, это последствия контузии.
Тамара не сразу нашлась, что ответить. Если бы на ее месте была Снежана, которая умела блестяще импровизировать, она бы мгновенно подхватила мой экспромт. Но теперешняя партнерша была туповата. Она взяла длинную паузу. В зале повисла тишина. Я усиленно шарил руками по воздуху. Тамара наконец очухалась и неуверенно произнесла:
– Любимый, не волнуйся. Это иногда случается. Я… я позову доктора.
Артист, игравший врача медсанчасти, оказался еще более глуп. Он внимательно осмотрел меня и вынес вердикт:
– Частичная потеря зрения. Видимо, задет глазной нерв. Лейтенант, вам надо в госпиталь.
Я едва удержался, чтобы не заржать. Какой госпиталь в окружении? Зрители уже откровенно хохотали. Однако нам было не до смеха. Врач и Тамара подхватили меня под руки и уволокли за кулисы, где в меня вцепились директриса и главреж.
– Завьюжный! Что вы себе позволяете? Устроили фарс из серьезнейшего спектакля! После такого театр могут вообще закрыть, а мы все останемся на улице. – Главреж был в бешенстве. Лицо его побледнело и перекосилось от гнева. Директриса что-то лопотала и совала мне стакан с минералкой. Я попытался объяснить им, что ничего не вижу, все размыто как в пелене. – Пить надо меньше, – рявкнул главреж.
Прибежала настоящая медсестра. Мне вкололи в вену какой-то укол. После него пелена немного рассеялась, но общее состояние ухудшилось. Я почувствовал слабость, лоб покрылся испариной. На сцене меж тем вовсю шло действие, артисты импровизировали на ходу – их командир отсутствовал поневоле, а реплики были сплошь с его участием. Я понимал, как им сейчас сложно, я всей душой рвался к ним.
– Вы можете играть? – немного мягче спросил главреж.
– Могу, – ответил я не слишком уверенно. И тут вдруг я осознал, что в зале ведь сидит Снежана! Моя Снежана! Она видит весь этот позор, переживает, нервничает, а ей нельзя волноваться! Почему-то до этой минуты я ни разу не подумал об этом. – Могу, – повторил я тверже и встал.
Сердце отчаянно стучало где-то возле горла. По спине полз липкий пот. Однако я видел! Я вышел на сцену и продолжал играть, уже без сюрпризов, точно по тексту. Голос мой звучал слабо и глуховато, в висках пульсировала кровь. Мне было не до куража и не до блеска, но все же я отыграл первое действие. Вышел за кулисы и поплелся в гримерку.
Я был уверен, что Снежана там, ждет меня. Мне так хотелось, чтобы она посочувствовала мне, поняла, какой я герой – едва живой, все же играю роль. Но Снежаны в гримерке не было. Не пришла она и через пять минут, и через десять. Идти искать ее у меня не было сил. Я выпил воды, кое-как привел в порядок размазавшийся грим. И вновь пошел за кулисы, недоумевая, куда могла подеваться Снежана.
Начался второй акт. Я играл на автопилоте, просто машинально произносил заученный текст, не испытывая никаких эмоций, кроме одной: все нарастающей тревоги по поводу исчезновения Снежаны. Воображение рисовало мне всякие страсти: ей стало плохо, ее увезли в больницу, оперируют и так далее. С трудом я дошел до конца. У меня было ощущение, что я разгрузил вагон с кирпичами, так я устал.
Занавес опустился. Раздались жидкие аплодисменты. Обычно, когда я выходил на поклон, в зале бушевали овации. В меня летели букеты цветов, народ неистовствовал, кричал «браво». Но сейчас, когда я появился на сцене, послышался свист. Я вспыхнул, поспешно откланялся и убежал в гримерку, проигнорировав второй поклон.
Я быстро переодевался, мой страх за Снежану усиливался с каждой минутой. Мобильных тогда еще не было, разумеется, как и городского телефона в Плацкинине. Я не мог ей позвонить и узнать, где она. У меня теплилась надежда, что, возможно, Снежана где-то здесь, в театре, просто сердится на меня и не хочет видеть. Сейчас я выйду и обнаружу ее стоящей у крыльца. Мы поймаем такси и поедем домой.
