– Так ты ничего не понял… – Снежана вздохнула и двинулась дальше по гравиевой дорожке, вившейся змейкой среди зеленого газона.
– Что я должен был понять?
– Тебя не возьмут ни в один театр. Ни в Подмосковье, ни в Москве. Если только уехать куда-то за тридевять земель… но и там наведут справки.
– Чушь! – запальчиво возразил я. – Любой режиссер будет рад взять меня к себе.
– Режиссер подчиняется администрации. А она не захочет связываться с человеком, виновным в провале главной премьеры сезона.
Я перестал с ней спорить, решил, что не стоит ее лишний раз волновать. Но я считал, что она не права…
Она оказалась права, моя проницательная Снежана. Она была старше меня всего на два года, но мудрости и жизненного опыта в ней было гораздо больше. Бежали дни. Никто так и не приходил звать меня обратно. Снежану выписали, и я привез ее в Плацкинино. Неделю я просидел с ней дома, пока она полностью не пришла в себя, а затем поехал по областным театрам предлагать свою кандидатуру. И вот тут меня ждал настоящий удар: едва директора слышали фамилию Завьюжный, как приветливость мгновенно слетала с их лиц, они становились угрюмыми и замкнутыми.
– У нас нет для вас вакансии, – твердили они в один голос.
Я объездил девять театров и несколько дворцов культуры. Нигде не согласились взять меня на работу. Список театров закончился. Деньги, отложенные на черный день, тоже подходили к концу.
Миновало лето, наступил август. В театре объявили сбор труппы. Я отвез Снежану на собрание. Сам на всякий случай хотел зайти вместе с ней, но мне преградил путь охранник.
– Посторонним нельзя.
– Я не посторонний! – возмутился я. – У меня пропуск есть. Могу показать.
– Давайте. – Охранник протянул руку. Я сунул ему корочку, и он поспешно спрятал ее за пазуху.
– Что вы делаете? – опешил я.
– Выполняю приказ директора. Велено вас не пускать, а пропуск изъять.
От такого вероломства я потерял дар речи. Снежана стояла позади охранника и с грустью смотрела на меня. Я плюнул и вышел из здания. Мне хотелось дать в морду директору, главрежу, администратору труппы: всем, кто учинил такую подлость.
В это время в театральный дворик въехала машина. Почти новенькая, темно-синяя иномарка. Дверца распахнулась, и из нее вышел не кто иной, как Снегирев. Я совершенно обалдел. Откуда у нищего Николая автомобиль? Он жаловался мне, что ему нечем платить за съем жилья. Снегирев меж тем пошел к крыльцу. Когда он поравнялся со мной, я кивнул ему.
– Привет.
Он окинул меня рассеянным взглядом.
– А ты что тут делаешь?
Его вопрос меня взбесил. Надо же, он еще иронизирует. Ведь из-за него все и случилось, все мои несчастья.
– Угадай с трех раз, – мрачно проговорил я.
– Да мне не нужно трех, я с одного скажу: пришел просить, чтобы тебя взяли обратно. Увы, брат, не возьмут.
Его тон меня совершенно обескуражил. В нем не было ни капли сочувствия, лишь злая ирония. Да и вообще, он мог бы за все это время приехать ко мне, как-то поддержать, ободрить по-дружески. Я не держал на него обиды и не обвинял в том, что он, по сути, споил меня перед важной премьерой. Сам виноват, нечего на зеркало пенять, коли рожа крива. Но все-таки Снегирев должен был чувствовать долю своей ответственности за мой оглушительный провал. Пока я раздумывал на этим, он обошел меня и дернул дверь за ручку.
– Прощай.
В этом «прощай» было столько едкой язвительности и злобы, что я вдруг прозрел. Я все понял! Я понял, как была права Снежана, когда говорила, что мне не стоит дружить со Снегиревым, он вовсе не так относится ко мне, как говорит. Все его жалобы и льстивые речи были не чем иным, как блефом. Его целью было пристрастить меня к рюмке, направить по кривой дорожке. Что он и проделал с блеском. Но зачем? Для чего? Ведь есть я в театре или меня нет – от этого он не стал менее бездарным. Я смотрел на захлопнувшуюся за его спиной дверь и недоумевал. Что я сделал этому человеку, отчего он так ненавидит меня?
В тот день я уехал домой несолоно хлебавши. Вечером вернулась Снежана. Я не поехал встречать ее, и она вынужден была добираться на автобусе, так как такси поймать не смогла. Она была усталой, но довольной.
– Как же я соскучилась по театру. По сцене, по репетициям. Мне этого ужасно не хватало… – Она запнулась и замолчала с виноватым видом. – Прости, – коротко извинилась она и ушла в спальню переодеваться.
Я пошел следом.
– Скажи, ты видела, что Снегирев хочет погубить мою карьеру? Он ведь для этого затеял нашу дружбу, чтобы соблазнять меня посиделками за бутылкой?
– Серафим. – Снежана с облегчением плюхнулась на кровать и вытянулась на ней. – Ты не девушка, чтобы тебя соблазнять. Во всем, что произошло, виноват только ты сам. Снегирев лишь подтолкнул тебя к тому, чего ты сам хотел.
– Ерунда! Я вовсе не хотел, чтобы так вышло, – гаркнул я.
– Не кричи. Я хорошо слышу. Если не хотел, зачем пошел с ним в буфет перед спектаклем? Кто еще так поступит?
Я тяжело вздохнул. Возразить на слова Снежаны было нечего. Я сел на постель рядом с ней и принялся бережно массировать ее ноги.
– Тебе нужно подумать о работе, – мягко проговорила она. – Денег совсем нет. Я не смогу каждый день добираться из театра на автобусе. Нужно брать такси, а не на что.
– Возьми нашу машину. Езди на ней.
– А ты? Будешь торчать в Плацкинине? Тут ведь совершенно нечем заняться.
– Я найду чем заняться, – ответил я сухо.
Мне не нравилось, что она так давит на меня. Подумаешь, три месяца без работы! Люди годами не работают, и ничего, как-то живут.
– Хорошо, – неожиданно легко согласилась Снежана. – Тогда завтра я беру машину.
Наутро она села за руль и умчалась на репетицию, а я остался дома. Меня съедали обида и тоска. Я представлял, как мои бывшие коллеги играют свои роли, бросают друг другу реплики. Как главреж останавливает их, злится, требует читать сначала. Как Снежана вдохновенно читает свой текст, скользя по сцене, гибкая и ослепительно-красивая. Мне хотелось взвыть в голос. Вот когда я ощутил сполна, что моя жизнь потерпела крах. Я не мог без театра, это было мое призвание, моя самая главная любовь, мой воздух. Меня лишили его, и я задыхался. Не помня себя, я слонялся по дому, выходил во двор, снова бежал в комнаты. Наконец я не выдержал, достал из буфета бутылку водки, припасенную на случай прихода гостей, сел за стол и осушил ее за каких-нибудь полчаса. Мне стало легче, если состояние полного опьянения и отупения можно назвать легкостью. Я завалился на кровать и проспал до самого вечера.
Очнулся я оттого, что Снежана трясла меня за плечо.
– Серафим! Проснись, Серафим! Ты что, спал весь день?
