Увы. Работать у меня получалось сутки через трое. После рабочего дня отчаянно тянуло выпить. Я тратил заработанное на водку и закуску, уходил в запой. Требовалось время, чтобы вновь сесть за руль. Деньги, данные Снегиревым за дом, постепенно закончились, и все стало по-прежнему. Старушке надоело ждать по три месяца оплату за комнату, и она выставила меня вон. Я поселился в общаге, там койка стоила копейки за ночь. И продолжал пить.
Потом я разбил свой «жигуль» – попал в аварию по пьяни. Денег не стало вовсе. В общаге меня держали из жалости, иногда, когда я не был так мертвецки пьян, чтобы дрыхнуть, я развлекал коменданта тем, что изображал постояльцев. Ему нравилось, он любил на это смотреть.
– Ты талант, Серафим, – говорил он мне, – только слишком водку любишь.
Я давно уже и не пытался зарабатывать. Ходил в магазин и пытался разжалобить продавщиц. Те давали мне краюшку хлеба, немного колбаски, яблоко. Иногда мне удавалось выклянчить у них чекушку.
Так прошло лет семь, а может, и больше. Там, где я обитал, ко мне прочно прилепилось прозвище Артист. Я научился побираться, пить дешевый одеколон, греться в предбанниках магазинов – словом, стал самым настоящим бомжом. Из общаги к этому времени меня тоже турнули, и я скитался из поселка в поселок, ночуя в заброшенных домах, станционных будках, сараях. Иногда я садился в электричку и ходил по вагонам, хрипло распевая жалостливые песни наподобие «Ямщик, не гони лошадей» или «Вот мчится тройка почтовая». Мне неплохо подавали – несмотря на осиплость голоса, я умел петь чисто и с настроением.
Однажды я зашел в вагон, спел и двинулся вперед, неся перед собой старую, дырявую кепку – в нее кидали монеты и мелкие бумажки. Внезапно я почувствовал на себе взгляд. Меня точно обожгло. Я повернулся и увидел Снегирева. Он сидел у окна и смотрел на меня. В его взгляде было отвращение.
– Пойди сюда. – Он помахал мне и, когда я подошел, сунул тысячу.
– Спасибо, – выдавил я сквозь зубы.
Для меня это была гигантская сумма. Снегирев встал и двинулся в тамбур, поманив меня за собой. Электричка остановилась. Он сошел на платформу. Я поколебался и выпрыгнул за ним.
– В кого ты превратился, Серафим. – Снегирев покачал головой. – Пройдемся? Я машину на сервис отогнал, вот езжу, как простой народ, на поезде.
Столько спеси и чванства было в его словах, что я не удержался и хмыкнул. Он сделал вид, что не заметил этого.
– Идем, проводишь меня. Вспомнишь родные места. Ты ведь давно здесь не был.
Я не мог взять в толк, зачем ему понадобилось вступать со мной в разговор. Но, повинуясь какому-то необъяснимому чувству, я послушно заковылял рядом с ним. Мы вышли со станции и очутились в лесу. Мне хотелось спросить о Снежане, но я не мог, было страшно и стыдно. Снегирев начал сам, первым упомянув про нее.
– У Снежаны все отлично. Она счастлива со мной. Занялась живописью, пишет неплохие картины. Мы много ездим по Европе, недавно вот вернулись из Будапешта… Правильно, что она ушла от тебя. Жутко подумать, до чего бы ты ее довел.
Я молчал, чувствуя себя полностью побежденным, раздавленным. Снегирев вышагивал рядом, чистенький, добротно одетый, свежевыбритый, пахнущий дорогим парфюмом. Весь облик его выражал респектабельность и сытость. А я… я был бомжом, отбросом общества, спившимся, опустившимся человеком.
– А все могло бы быть не так, – сказал Снегирев и вздохнул. – Если бы не тот день. Помнишь, Серафим, премьеру спектакля ко Дню Победы?
Признаться, этот день к тому времени стерся у меня из памяти. Да и памяти как таковой не осталось. Я неопределенно промычал что-то себе под нос.
– Эх ты, – укоризненно произнес Снегирев. – Совсем в животное превратился. А я отлично помню этот день. И знаешь, открою тебе маленький секрет. Сейчас уже можно. – Он хитро подмигнул. Я ничего не понимал. Какой секрет, о чем он? – Ты ведь думаешь, как все: я пригласил тебя в буфет и надоумил выпить перед спектаклем. Ты окосел и не смог играть. Ведь так?
Я пожал плечами. Как еще могло быть?
– Милый мой, ты просто идиот. Разве от пол-литра водки могло случиться то, что произошло потом? Да ты и литр мог выпить, а потом блестяще сыграть спектакль.
Я остановился, неотрывно глядя ему в лицо. Он тоже встал, прищурил и без того узкие глазки.
– Нет, Серафим, виной тому, что ты не мог ни говорить, ни двигаться, ни видеть, была не водка. Вернее, не только водка, а сочетание ее и одного препарата, лекарства. Я всыпал его тебе в рюмку, когда ты отошел. Оно несовместимо со спиртным. Вступает в силу побочный эффект: сонливость, временная потеря зрения, тахикардия, сердечная недостаточность. Я не мог рисковать, мне нужно было действовать наверняка. Так что уж прости.
Я вмиг протрезвел. Семилетний хмель выветрился у меня из головы, и она стала ясной как стеклышко. Я вспомнил тот вечер так, будто он был вчера: как онемел мой язык, как не двигались ноги, вспомнил двоящиеся изображения перед глазами, холодный пот и бешеный пульс. Конечно, это не могла быть водка. Почему мне раньше не приходило это на ум? Почему я, как баран, обреченный на заклание, не удосужился усомниться в своей вине? Спектакль сорвал не я, а Снегирев, чтобы опорочить меня и получить Снежану.
– Ты подонок, – сказал я ему. – Подлец. Я же считал тебя своим другом.
– Может, и подлец. – Он согласно кивнул. – Но иначе мне было вас не разлучить. Ты бы все равно спился, рано или поздно, и исковеркал ей жизнь. А я ее ношу на руках и буду носить всегда.
– Я скажу ей все! Снежане. Она узнает, что ты все подстроил.
– Скажешь? Как? – Он весело захохотал. – Ты ее никогда не увидишь, ты даже близко к дому не подойдешь. У меня во дворе ротвейлер по кличке Барс. Он подымет лай, едва ты приблизишься ближе чем на десять метров. Я спущу его с привязи, и он порвет тебя на куски. А ментам скажу, что ты лез на участок.
– Ты для этого меня позвал с собой? Чтобы все это рассказать? – Я смотрел на это улыбающееся чудовище и чувствовал свое полное бессилие.
– Для этого. Я бы и раньше признался, но не время было. Опасно. А сейчас в самый раз. Ладно, бывай. – Он хлопнул меня по плечу и зашагал вперед.
Я выждал минут пятнадцать и кинулся в деревню. Едва вдалеке показался знакомый забор, раздался оглушительный лай. По мере моего приближения он все усиливался. Из калитки вышел Снегирев.
– Ай-ай-ай. – Он насмешливо оглядел меня. – Я же тебя предупреждал. Барс! Ко мне!
Из ворот выскочила огромная псина и покорно встала у его ног, готовая в любую секунду кинуться на меня.
– Понял теперь? – спросил меня Снегирев и потрепал собачью голову.
Пес грозно рычал и смотрел на меня. Я попятился назад, пока не очутился снова в лесу. Всю дорогу до станции я провел в мучительных раздумьях – как мне увидеть Снежану. Я был уверен: если она узнает правду о том, почему был сорван спектакль, то тут же уйдет от Снегирева. Я сел в электричку и продолжал строить планы, как отравлю пса, проникну в дом, упаду на колени перед Снежаной. Я забыл про то, что должен петь и ходить по вагонам, собирая милостыню. Во мне бушевал праведный гнев. Меня опорочили, оболгали, подставили! Превратили в ничтожество, сломали жизнь. Но зато теперь пришла пора взять реванш.
