Стражники делали вид, будто не происходит ничего необычного. Эти битые жизнью громилы на многое привыкли закрывать глаза, вот и припадочного кликушу они обходили стороной. А тот бился на земле посреди расступившейся толпы и то пускал изо рта пену, то пронзительно визжал.
– Язычники! – голосил юродивый оборванец, вертясь волчком. – Язычники среди нас! Славят солнце, приносят ему жертвы, накликают мор и глад! Они среди нас! Сжечь! Сжечь Арбес! Арбес должен быть разрушен!
Неожиданно послышался звонкий шлепок оплеухи и под ногами зазвенела какая-то заковыристая железка, а неприметный дядька резко шарахнулся в сторону и быстро затерялся среди покупателей.
– Сумку разрезать хотел, – подсказал маэстро Салазар с довольной ухмылкой. – Каков наглец!
Я только головой покачал, поскольку приближения уличного воришки попросту не заметил. Тот оказался на диво ловок и вполне мог добраться до убранных в саквояж кошелей.
– Не иначе барышник навёл! – встревоженно заозирался по сторонам Уве.
– Навёл-навёл, – согласился с этим предположением Микаэль. – Но что уж теперь? Таковы правила игры. Не зевайте!
Долго извозчика не искали – на небольшой площади клиентов дожидались открытые и закрытые портшезы, коляски и кареты. Нам даже выбирать не пришлось – сновавший по толпе в поисках клиентов мальчишка-зазывала сам углядел нас и привёл к одному из экипажей. Столковаться с извозчиком о стоимости проезда получилось без всякого труда, и вскоре мы уже покинули рыночную округу и неспешно катили в плотном потоке карет, возов и верховых.
Не слишком широкая улица влилась в рассекавший город на южную и северную части Староимперский тракт, и с холма открылся вид на серую громаду монастыря Поступи Пророка, немного левее сверкала позолотой шпиля центральная башня Ангельской цитадели, а в стороне над морем черепичных крыш высились корпуса императорского дворца и вспухал огромный купол кафедрального собора, рвалась к небу его колокольня.
Уве даже рот разинул от изумления.
– Великолепно! – негромко выдохнул он. – Просто великолепно!
Тракт пошёл вниз, и нас вновь окружили фасады выходивших на него особняков, но школяр так дальше и ехал всю дорогу под впечатлением от увиденного. Когда экипаж миновали треугольную площадь святого Марка, где по-прежнему в окружении фургонов стояли цветастые шатры циркачей, я привстал и оглядел улицу, которая отсюда просматривалась до самого моста. К распахнутым воротам монастыря стекались прихожане, и было их для буднего дня вовсе даже немало. Пожалуй, больше собиралось только на службу в кафедральный собор.
– Хорошо, что вчера сюда не пошли, – сказал, проследив за моим взглядом, маэстро Салазар. – Представляешь, какое там столпотворение каждое воссияние?
Я лишь кивнул, а когда извозчик остановился у обочины, сразу предупредил Уве:
– От меня ни на шаг. Если потеряешься, встречаемся у ворот.
– Потеряюсь? – протянул Уве с нескрываемой обидой.
– Потеряешься! – не стал смягчать я формулировок и посмотрел на Микаэля.
Тот задумчиво дёрнул себя за ус и решил:
– Схожу в то заведение, где мы с Гансом сидели.
– А стоит ли?
– Ненадолго, буду ждать вас здесь.
Я пригрозил ему пальцем, ухватил Уве под руку и потянул школяра к воротам. А пройдя через них, двинулся в обход очереди, медленно продвигавшейся к главному входу в храм.
Для мирян была открыта лишь внутренняя площадь монастыря, со всех сторон её окружали стены и хозяйственные постройки, Уве быстро огляделся и лихорадочно зашептал мне на ухо:
– Магистр! Магистр! А где древо, под которым проповедовал Пророк?
– Позже! – отмахнулся я, направляясь к боковому входу, через который внутрь запускали наиболее состоятельных прихожан. Гульден, с весомым звоном упавший в ящик для пожертвований, сразу отнёс нас в разряд таковых, и молоденький послушник с доброжелательной улыбкой посторонился, освобождая проход.
Мы прошли в неф и замерли у колонны, увитой сложной резьбой. Кругом стояли почтенные сеньоры, почти все отметили себя чем-то белым. У одних это были ленты, розетки и банты, другие ограничились перьями на шляпах либо цветами в петлицах. Тут-то я и сообразил, что это отличительный знак противников сближения империи с догматиками, а точнее – императора и Сияющих Чертогов.
– Узурпатор! – вещал с кафедры плотного сложения старик с раскрасневшимся мясистым лицом, будто сошедший с картин о повседневной жизни монастырской братии. – Ложно истолкованный догмат превратил настоятеля Сияющих Чертогов в местоблюстителя самого Пророка! А вернее – в узурпатора оного! Недаром говорят, что благими намереньями вымощена дорога в запределье! Власть и вседозволенность, грех стяжательства и сластолюбия – вот лишь малые прегрешения этих, так называемых, понтификов! Бессчётным количеством смертей заплатили мы за их гордыню! И всякий, кто вознамерится навесить ярмо на шею верующим либо безумен, либо безвольная марионетка в руках князей запределья, которые смущают его разум! А посему он должен быть остановлен и покаран без всякой жалости, невзирая на чины и титулы! Не позволено то никому и ни при каких обстоятельствах, какие мирские блага не сулило бы предательство истинной веры! И в особенности то не позволено иерархам церкви!
И так далее, и тому подобное. Настоятель монастыря ни разу не упомянул светлейшего государя напрямую и отделывался завуалированными намёками на этот счёт, а вот столичного архиепископа обвинял во всех смертных грехах совершенно открыто; под конец ещё и призвал того уйти на покаяние в монастырь, попутно высмеяв стремление стать искоренителем ереси солнцепоклонничества.
Уве особо не прислушивался к проповеди и больше глазел по сторонам, любуясь фресками, росписью купола и витражными окнами, да нетерпеливо ёрзал на месте в ожидании момента, когда мы уже отправимся преклонить колени перед деревом, под сенью которого некогда проповедовал Пророк. Я же никуда не спешил, смежил веки и очень медленно и плавно погрузился в транс, но привычного удовлетворения от соприкосновения с незримой стихией не ощутил. Эфирное поле в храме оказалось ожидаемо плотным, но при этом слишком уж явственно проявлялись эмоции прихожан; их праведный гнев накатывал штормовыми валами, будоражил сознание и наполнял его иссушающей жаждой справедливости. И отмщения. Настоятель монастыря оказался воистину умелым проповедником.
Всё бы ничего, но у меня в результате посещения храма разболелась голова, и окончания службы я дожидаться не стал, увёл Уве к святому месту. Доступ в приземистое строение со стенами, сложенными из не слишком тщательно отёсанных каменных блоков, и купольной крышей обошёлся в пять талеров на двоих, и эта сумма, немалая даже для меня, произвела на Уве впечатление куда большее, нежели даже лицезрение с холма центральных кварталов столицы; глаза у него так и округлились. Справедливости ради стоило отметить, что каждое третье воссияние месяца и по большим праздникам доступ к святыне был свободным для всех желающих, но тогда занимать сюда очередь имело смысл ещё с вечера.
