И наконец-то отпустил свою магию.
…Пепелинки, оставшиеся от её тела, развеялись волной над Златым Лесом.
Глава тридцать первая
Год 120 правления Каены Первой
Им всем не пришлось рассказывать о том, что королева погибла. Кажется, эльфы почувствовали сами — уже на уровне той магии, что ещё была закована в Златом Лесу. Кто-то радостно поздравил Роларэна с подвигом и с избавлением от Её Величества.
А потом начальник вечерней смены гордо поприветствовал нового правителя, с таким бахвальством, с таким самодовольством, что Роларэну даже стало как-то не по себе от его отвратительных слов.
Он потерял дочь. Он убил её своими руками, пусть даже только для того, чтобы спасти. И какое право эти все люди имели его поздравлять с этим свершением?
— Ваше Величество! — заулыбался следующий эльф, на которого упал тяжёлый взгляд Роларэна. — Вечный… Это для нас великая честь!
— Стервятники, — покачал головой Рэн, щурясь безо всякой злобы в голосе. Кто-то подобострастно закивал — а вдруг отец королевы, вдруг новый король просто так… шутит? Ласково к ним обращается?
Он не вскинул руку, не воспользовался волшебством. Не взял палицу. Просто прошёл мимо — и стража повалилась на пол, не успев сделать и следующего вдоха. Только один, посмевший себе спросить, осталось ли тело королевы Каены, остался жив — он смотрел на него широко распахнутыми глазами и дрожал.
— Зачем тебе тело моей дочери? — сухо спросил Роларэн.
— Ваше…
— Зачем? — прервал он эльфа. — Ах, понятно. Всё как всегда. Надеюсь, вы будете хорошо гореть.
Он миновал его — только дверь захлопнулась за спиной, оставляя эльфа наедине с мёртвыми телами его товарищей и небесами, очищающимися от Туманов.
Клубы густого, ядовитого дыма, холодных потоков того, что столько лет закрывало от эльфов солнце, спускались вниз. Рэн видел, как по ступенькам скользит что-то серовато-прозрачное, но ступил в Туманы с такой же уверенностью, как это делал много лет назад, вступая на поле боя. Твари рычали всё громче; ему казалось, словно вдруг угасли все звёзды на небесах, и луна тоже куда-то пропала.
…Как они могли так легко узнать о том, что Каена погибла? Или, может быть, уже одного факта, что он жив, для этого хватало? На него бросали довольные, быстрые взгляды, но Роларэн не обращал внимания; всё впереди плыло, смазывалось, превращаясь в сплошные пятна.
Каена говорила, что спустила Тварей Туманных. Она уже не улыбалась; казалось, в последние минуты её жизни Роларэн увидел наконец-то свою маленькую девочку, ребёнка, потерянного сотню лет назад. Но она умерла; каждый раз мужчина тянулся к кулону, лежавшему у него в кармане, и каждый раз одёргивал руку, понимая — не имеет никакого права впитать остатки её яда. Остатки её души. Тогда уже ничего не будет.
Он прошёл такой длинный путь, ни на минуту не перестав сомневаться в том, правильно ли поступает. Или, может быть, напротив, был слишком уверен в собственной правоте в последние дни, чтобы отступить от цели. Спасает ли он Каену? Да.
Сможет ли её оживить?
Хотел бы Роларэн об этом знать.
Он спустился на несколько этажей вниз, прежде чем по пути появился новый дворцовый патруль, наконец-то взволнованный. Рэн остановился, пытаясь сконцентрировать на эльфах собственный взгляд и понять, сочувственно ли они на него смотрели или, может быть, пытались задать одними только глазами тот вопрос, за который от руки Каены предполагалась бы смерть.
За их спинами тянулся длинный коридор к камерам, и мужчины сомкнули ряды — будто бы могли на самом деле его остановить.
— Где пленница? — спросил он, хотя помнил о пыточных.
Эльфы содрогнулись и переглянулись, будто бы не понимали, какое он имел право задавать подобный вопрос. Роларэн едва заметно усмехнулся и покачал головой, словно пытаясь избавиться от каких-то лишних, ненужных вопросов.
— Её Величество запретила отводить туда кого-либо, — покачал головой начальник стражи — такой же молодой, как и все остальные, потому что в Златом Лесу мало кто доживал до тридцати.
Роларэн до сих пор помнил собственное трёхсотлетие.
— Указы Её Величества не могут на меня распространяться, — возразил Роларэн, чувствуя, что голос вот-вот из стойкого и уверенного превратится в обыкновенную дрожь. Он не был уверен в том, что готов признать смерть Шэрры.
Равно как и сомневался, что сказал ей чистую правду, когда шептал о вечности. О том, что она такая же бессмертная, как и он. Хотелось бы верить — вот только не слишком ли много допущений?
Они молчали. Разумеется, кому хочется умереть от того, что какой-то Вечный слишком уверенно прорывается в пыточные? Он может там оказаться, разумеется, но не как гость, а как очередной пленник. Это они — по крайней мере, эльфы так полагали, — могли устроить. Хотя бы сию минуту.
Рэн испытывал даже не раздражение, а какую-то глупую, бесконечную слабость. Казалось бы, откуда? Ведь он столько времени продержался.
Он убил её для того, чтобы вернуть. Он выпил все её грехи, чтобы новая — всё та же, но здоровая и забывшая о прошлом, — Каена была счастлива. А теперь даже не знал, существовала ли единственная во всём Златом Лесу девушка, которая могла ему в этом помочь.
Он чувствовал, что магия уже не была иллюзорной. Что эльфы — просто хрупкие ледяные статуэтки, которые можно разбить одним только коротким прикосновением. Магия не билась больше у его сердца, не лилась из Златого Дерева, будь оно далеко или близко. Роларэн чувствовал даже не свой собственный дар — всё то, что столько лет, страдая, изнывая от внутренней, но такой теряющейся на общем фоне боли, носила в себе Каена.
Вечные не предают.
Фраза врезалась в сознание, будто бы кто-то оставил засечки — на сердце или на мыслях? Роларэн зажмурился, отгоняя видение. Он старше всех живых Златого Леса, его дерево — единственное, что в этом проклятом месте всё ещё живо.
И какая разница, что дальше будет с эльфами, если он не сумеет вернуть свою Каену?
— Старшинство по крови даже в случае с королевой играет знаменательную роль, — наконец-то промолвил он. — Прочь.
Эльфы нехотя потянулись к оружию, но Роларэн, казалось, не чувствовал их присутствия. Оттолкнув того, что заступал решётчатую дверь, он лишь прикоснулся к ржавым прутьям, чувствуя, как они осыпаются прахом, специально тонкие — чтобы во всём дворце эхом разносились чужие крики.
Ступеньки под ногами были запылены — только сейчас Роларэн вспомнил о том, что существовал и второй ход, тот, что вёл не с крыши, но через тронный зал и через жилые помещения. Потому-то тут такая непуганная, такая ничего не понимающая стража. Там-то они давно ощутили на собственной коже, что произошло — если произошло, конечно.
В том месте, где коридоры сходились, у ещё одной пыльной двери, Роларэн слышал отчётливый запах крови. Если отсюда и уходили, то другой дорогой; он коснулся дверного косяка, представляя, что здесь больше ничего нет. И не будет.
