Он склонился совсем низко, и теперь Шэрра как-то отстранённо подумала о том, что Тони был прав. Она бы никому не позволила так к себе прикоснуться, но Роларэн пользовался тем, на что другие попросту не имели никакого права. Роларэн уничтожал её изнутри, убивал её тем, чего она никак не могла понять в последствии. Он разрушил всё, до чего только смог дотянуться — а как она сопротивлялась? Никак, кажется. Никак.
— Не исцеляй меня. Там некому будет меня исцелять, — прошептала Шэрра. — Вечные не предают. Вечные не любят больше, чем однажды.
— Любовь бывает разной, Шэрра, — выдохнул он, и ледяная ладонь скользнула под её рубашку по спине, по шрамам. Она не могла отвести взгляд от кулона, висевшего у него на груди, но сил протянуть руку и сжать его не было. Она не хотела, чтобы он отстранялся от неё ровно настолько же, насколько надеялась, что он сейчас же отпрянет. Это было воистину страшно — и в тот же миг, она до конца не сознавала, насколько дикой была её глупая, страшная жизнь.
И насколько быстро она закончится.
Любовь бывает разной. Но они ведь не могли любить друг друга. Они шли за смертью, смертью королевы или своей собственной. Разумеется, в этом всём не было места для жажды и поцелуев.
Роларэн исцелял её — опять, как каждый раз. Но Шэрра нашла в себе силы перехватить его руку, пусть только за предплечье, и устало покачала головой. Ей казалось, небо вот-вот упадёт на неё и придавит всем своим кошмарным весом. Она только сейчас осознавала, насколько страшной была эта дикая, глупая игра.
— Если у тебя нет Златого Дерева, это не означает, что у тебя нет души. Может быть, — прошептал Роларэн. — Твоя душа глубже, чем у каждого из нас. Там, где ей положено быть, — его пальцы добрались до обнажённой кожи у сердца, куда пришёлся последний удар.
— Не смей убирать моё клеймо, — прошептала она. — Что угодно. Не смей убирать этот шрам.
— Ты слишком хрупкая, даже как для эльфийки, — он склонился к ней ещё ближе — теперь кожу холодил лёд его странного кулона. Она подалась вперёд, чувствуя, как пальцы сжимают его плечи всё сильнее и сильнее — но всё же слишком отстранённо. — Может быть, он и прав, когда говорит, что тебе надо быть в громадной крепости.
— Я эльфийка. Эльфы не бывают слишком хрупки, — возразила она.
— Шэрра сломалась, — шёпот Роларэна перешёл в хрип. — Она сломалась в тот миг, как я взял её в жёны, как родила нашу дочь. Её больше нет. Ты понимаешь? — он тряхнул головой, словно отчаянно пытался выбить что-то из головы, но никак не мог. — Шэрра так просто, так легко сломалась… Даже от любви. А тебя не портит само равнодушие. Удивительно…
— Что?
— Она была жалкой пародией на эльфийку. Но без оригинала трудно отличить подлог, — он сжал зубы, так, что, казалось, сейчас сам расколется на мелкие кусочки. — Слишком трудно даже для Вечного.
— А Каена? — спросила вдруг Шэрра. — Что ты чувствуешь к ней?
— Ты поймёшь.
Кулон обжигал кожу. Ей хотелось сорвать его с шеи Роларэна и растоптать, чтобы у него больше не было другого прошлого, кроме того, которое она может восстановить. Чтобы больше не было воспоминаний.
Он впервые за всё это время поцеловал её искренне — только потому, что сам того вдруг пожелал. И Шэрра впервые за столько дней не смогла ответить, что она совсем его не любила.
Это было что-то другое. Он, может быть, прав, может, её Златое Дерево глубже, ближе к сердцу, чем у каждого из них. Может быть, он прав, когда говорит, что не может ненавидеть Каену.
Она почти его разгадала. Она чувствовала, как родниковая, свежая магия протекала по её телу одной сплошной волной, заживляла все шрамы, кроме того последнего, одного, у сердца, запечатлённого последним ударом ненавистной палицы.
Она поражалась тому, как странные разряды волшебства пронзали тело. И Шэрре казалось, что Рэн почти признался.
Вечные не предают, она знала это.
Вечные не переступают через границы.
Они в этот вечер и не переступили. Людям было не понять. У людей что любовь, то пошлость — они не умеют иначе.
Но Тони ведь влюбился в чистую, светлую магию эльфов, затягивающую все раны. И она тоже могла…
Наверное.
Или нет.
Шэрре не хотелось думать о Тони. Не хотелось вспоминать о том, что могли сделать люди. Она не представляла, что бы сейчас они увидели в этом поцелуе, в его руках на её обнажённой спине.
Возможно, только эльфам нужно было духовное единение — то, что они расколотили своими же боевыми палицами о вечность, разрушили навсегда. Возможно, они слишком многое хотели от человечества. Шэрра не отрицала этот вариант.
Но она впервые подумала, что в Роларэне было намного больше, чем она могла предположить.
Да, у него была только одна любовь. Но её, может быть, хватило бы на многое.
Нет, она его не любила. Эльфы не любят. Но она дышала его магией, его волшебством, захлёбывалась его чувством. Она сама, добровольно принимала его клеймо на собственную кожу, не задумываясь о том, что будет дальше — потому что это казалось самым правильным на свете.
Она ни капельки его не любила. Не в том понимании, как любят люди.
И он, наверное, тоже.
…Жаль, что она не слышала человеческие мысли. Жаль, не знала, как люди могут желать защитить. Как прибегают к каким угодно методам, лишь бы добиться столь желанного результата и заполучить то, что хотят. Им бы поскорее, попроще, побыстрее — почему они так плохо умеют ждать? Люди… У людей нет в распоряжении вечности.
У Тони её тоже не было.
Поэтому он сражался так, как умел то делать. Так, как это обычно делают люди. Он не мог этого видеть.
Ни её ран.
Ни её сияющих глаз.
Глава двадцать вторая
Год 120 правления Каены Первой
Сегодня они просто шли. Роларэн не оборачивался назад, не заметил Тони за спиной, словно тот был пустым местом. Он, казалось, то и дело чисто подсознательно протягивал руку к Шэрре, хотел сжать её ладонь, но тут же одёргивал — останавливался, напоминая себе о том, что нельзя. Девушка не содрогалась; пальцы мужчины возвращались к кулону, обводили невидимые линии воспоминаний — и рука вновь безвольной плетью обвисала вдоль туловища, словно в попытке потерять цель.
А ещё — шли медленнее, чем обычно.
Намного.
Тони казалось, что он превратился в пустое место. Вчера ему было так плохо, что он почти решился. Этот эльф портил Шэрру — он отравлял светлую родниковую воду её волшебства, он выпивал до дна всё то доброе, что таилось в глубинах девичьей магии. Она, правда, не сопротивлялась — но это всё потому, что не могла. Пожалуй, Роларэн не оставлял ей достаточной возможности. Ведь он Вечный, ему, вероятно, очень трудно сопротивляться.
